Честь воеводы. Алексей Басманов

   — Велено и тебе, брат мой, держать меня в чёрном теле и озлоблении скорбном. На то твоя воля и царское повеление, — сказал при встрече с игуменом Филиппом измождённый Сильвестр.

И приставы, кои привезли Сильвестра на остров, о том же сказали, но уже от имени Ивана Грозного. Но игумен Филипп не внял их наказу. Он проводил приставов из монастыря, а Сильвестра поместил в чистую и тёплую келью, приставил к нему служителя, велел мыть в бане, лечить монастырскими снадобьями, ухаживать за ним чинно и заботливо. Сильвестру же молвил:

   — Жить тебе в нашей обители, подвижник, во благости и сколько Всевышний отпустит. Ответ же перед твоим притеснителем буду держать я.

Сильвестр, мучимый тяжёлой грудной болезнью, прожил ещё полтора года. Умирая, он сказал игумену Филиппу:

   — Только Господь Бог мог бы сделать для меня больше, чем сделал ты. И о том, человеколюбец, мною будет сказано Спасителю, как доведётся предстать пред ним.

Похоронили Сильвестра с почестями в усыпальнице храма Успения.

А года за два до того, как Иван Грозный позовёт игумена Филиппа в стольный град, прибыл на богомолье в Соловецкий монастырь брат Филиппа окольничий думный боярин Михаил Колычев. Он был усталый, душевное состояние угнетённое. И для Филиппа он привёз печальные вести. Когда остались они вдвоём в келье, присели к столу перед тем, как пригубить монастырской золотниковой медовухи, боярин Михаил поведал Филиппу о неизбывном горе, кое постигло его да и весь боярский род Колычевых.

   — Ноне ты, Федяша, осиротел. В минувшую распутицу Всевышний призвал твоего батюшку, а моего дядю в горние выси.

   — Господи милостивый, как же я не внял твоему гласу, не примчал к одру, не закрыл глаза родимому! — с рыданиями вознёс моление раненый вестью Филипп.

   — Да и не успел бы, Федяша: распутица долгая гуляла, а Стёпушка, словно конь на скаку, упал и не встал. Сказывали, сердце без болезней остановилось, и всё, — пытался утешить Филиппа боярин Михаил.

   — В кои дни то случилось, уж не в начале ли апреля?

   — Так оно и было: третьего апреля и преставился. К тебе же никаких путей не было. — Филипп плакал, Михаил его не успокаивал. — Облегчи, облегчи душу, Федяша. Да ведь беда-то не приходит одна. Матушка твоя Варвара схиму приняла. Теперь её место в Новодевичьем монастыре. Я и отвёз её туда.

   — Эко лихо! Да что же она, сердешная, ко мне бы с тобой приехала, — вновь запричитал убитый горем Филипп.

   — Горести великие. Да пригуби, пригуби чару, болезный! И полегчает. И я пригублю за помин души дядюшки.

Выпили, погоревали братья, да в сей же час Михаил о новой беде поведал:

   — Однако, брат мой, и прошлый год несладким был. За неделю до Успения Богородицы преставилась любезная всем россиянам заступница наша царица Анастасия.

   — О том я слышал нонешним летом. Да разное сказывали о её смерти. Говорили, что якобы её отравили. И кто бы: Алексей Адашев да Иван Пересветов.

   — Тому царь поверил, оттого и сжёг своим гневом оклеветанных. Ан всё не так. Давно в ней любовь к Ивану от слёз выгорела. А как схлынула сердечная боль, так Настюша к Алёше Адашеву потянулась, словно цветок из тьмы на луч света. Иван-то вроде бы и любил Анастасию, да не голубил, а больше ногами пинал. Потому говорю: смерть царицы на совести Ивана. И Адашев лишь поплатился за свою любовь к Настюше. Ноне на Москве всем ведомо то злодеяние Грозного Ивашки. Что-то будет теперь! — тяжко вздохнул боярин Михаил.

   — И что же, государь теперь вдовый? — спросил Филипп.

   — Полно, Федяша! Свадьба давно уже отшумела. Черкешенка теперь у него жена, Мария Темрюковна. Зов крови соединил их.

   — И кто же у государя отныне в чести? Не крещёный ли черкес Ипат?

   — Того некий посадский купец живота лишил за прелюбодеяние с его семеюшкой. А новых придворных я тебе назову. Да сам разберёшься, каковы они. Одним из первых вельмож сейчас стоит при царе Алексей Басманов, ведомый тебе. И ты даже побратимом его считал.

   — Считаю.

   — Ну-ну, Федяша. И сынок Алексея, Фёдор, отца подпирает — кравчий он. С ними князь Афанасий Вяземский. Да то пока терпимые вельможи. А вот как покажут себя Василий Грязной и Григорий Бельский-Плещеев, даже Господь Бог не ведает. Ходит слух, что Иван поручил Григорию сыск и пыточное дело. И ведь противоречит тому назначению сам лик Григория: красив, благообразен, улыбчив. Да богатырь.

   — А душа в потёмках, — добавил Филипп. — Видел я того незнатного дворянина. Он и сатане готов служить за чины и почести.

   — То верно. И в Москве сие знают. И теперь многие вельможи, кои раньше в «мальчишники» с царём играли, отошли от него, затаились в отчинах.

   — А что владыка Макарий, почему не попрекнёт царя за то, что окружил себя чёрными душами?

   — Эх, Федяша, Макарий давно смотрит царю в рот и каждое слово в уставы записывает.

   — Худо. Наш долг в другом. Испокон веку архиереи — духовные наставники государя. Пять с половиной веков отцы православной веры стояли близ государей и тем спасали Россию от произвола самодержцев.

   — Что ж, Федяша, тебе ещё дано будет проявить свой дух и мудрость. Богом то тебе заветовано.