Честная игра

Тогда он начал спокойно анализировать свое состояние: это слабое и все же нет-нет да и прорывавшееся сомнение в прочности своего счастья. Не потому ли, что, совершенная любовь пришла так поздно? Он чувствовал трагедию в том, что ему пришлось прожить так долго, прежде чем встретить эту любовь… признать, что только эта любовь и есть подлинная.

Его охватило безумное, безнадежное желание, чтобы эта любовь была его первой любовью, чтобы он мог любить с полной, не спрашивающей и не анализирующей верой в самого себя и в любимую, как любит молодость, для которой любовь так же естественна, как дыхание… Ах! Начать бы сначала, вернуть прошедшие годы!.. Да, величайшей трагедией было то, что эта любовь была его последней, а не первой.

Зачем его любовь к Филиппе должна была так полно овладеть им?

Но ведь скоро он будет принадлежать ей, а она ему, душой и телом… Душой?

Был ли он в этом уверен? На этот невысказанный вызов он ответил решительным «да!». Ибо любовь рождает любовь.

Он принуждал свое «я» согласиться с этим тривиальным афоризмом, продолжая все время ехать, теперь уже полным ходом, как будто быстрая езда могла уничтожить его сомнения…

ГЛАВА V

Я держу в своих руках солнечные лучи,

Но я швыряю их, чтобы рассеять их,

Потому что мое страдание более, чем

страдание,

И моя радость — менее, чем радость.

Фрэзи-Боуер

Тедди проезжал по Пикадилли в автобусе и вдруг заметил в ехавшем рядом автомобиле Джервеза и Филиппу; их всех задержала пробка, образовавшаяся перед Берклей-стрит, и со своего высокого сиденья Тедди мог хорошо видеть внутренность автомобиля.

Он увидел смуглое, тонкое лицо Джервеза, освещенное смехом, и его руку на руке Филь. Ему даже показалось, что он слышит смех Филь. На заднем сиденье лежала масса покупок, то, что Тедди называл «нахально бросающиеся в глаза пакеты», и при виде их ему стало тяжело на сердце.

Автомобиль свернул по направлению к Сент-Джемсу, а автобус — в сторону Кенсингтона. Тедди внезапно почувствовал ужасную усталость, как будто он играл в регби и был настолько глуп, что дал себе остыть. Все время перед его глазами стояла картина спокойной роскоши автомобиля Джервеза и руки Джервеза, покоившейся на руке Филиппы. Он вошел в высокий узкий дом на Виктория-Род, что-то рассеянно насвистывая, и стал перебирать письма, лежавшие на столе в вестибюле.

Ничего интересного — почти все счета! Господи, как опротивела ему жизнь! Но вот большой серый конверт с крошечным серебряным гербом на обороте. Этот конверт он взял с собой в комнату. Вошла пожилая женщина, без чепца, но в огромном, ослепительной белизны фартуке, даже скрипевшем от большого количества крахмала.

— Хэлло, Нанни! — сказал Тедди и улыбнулся.

— Я по поводу обеда, — сказала Нанни. — Вашего отца не будет дома. Что вам приготовить: баранью котлетку или филе с зеленью?

— Я тоже ухожу, милая!

Нанни неодобрительно покачала головой.

— Я никогда не видела, чтобы такой мальчик, как вы, вечно уходил из дому.

Тедди, закончив читать свое серое с серебром письмо, протянул Нанни руку.

— Не сердитесь, милая! Помогите мне лучше переодеться и достаньте чистый воротничок и вообще все, что нужно.

Нанни захлопотала. Больше всего в жизни она любила чувствовать, что в ее помощи нуждаются либо ее мальчики, как она называла Тедди и его брата, либо их отец.

С тех пор, как полковник Мастерс стал заниматься гольфом с таким же рвением, как верующие стремятся спасти свою душу, а Майльс, старший сын, отправился в Кению со слабой надеждой разбогатеть, жизнь легла тяжким бременем на руки Нанни, нянчившей трех мужчин с того самого момента, как умерла «мисс Каролина». Нанни была камеристкой у матери Тедди в дни, когда та еще была несчастной богатой наследницей, а потом стала нянчить ее младенцев, когда она превратилась в безумно счастливую обыкновенную женщину, хотя и лишенную наследства.

Теперь она суетилась в комнате Тедди, пока он плескался в ванной, то и дело обращаясь к старушке с какой-нибудь шуткой. Вдруг при уборке столика ей бросился в глаза серый конверт. Она уверила себя, что раз он уже вскрыт, она, старая няня Тедди, имеет право его прочесть.

Нанни легко разобрала размашистый почерк, которым было написано письмо.

«Мой милый, вы должны оставить все ваши дела и придти сегодня вечером, в половине девятого, в Берклей. Д. куда-то вызван. Это значит, что нам будет легко ускользнуть. Мой милый, мой дорогой мальчик, почему вы не исполнили вашего обещания и не написали? Разве вы забыли так скоро? Я жду вас.

Леонора».

— Гм, эту я не знаю, — задумчиво пробормотала Нанни, кладя письмо совершенно так, как оно лежало. — Ну и бегают же они за ним!

Ее взгляд остановился на фотографии Филиппы. Здесь были три ее фотографии в различных позах, это были единственные портреты в комнате. Нанни вздохнула. Она все знала о Филиппе. Недаром за последние полгода она почти ни о чем другом не слышала. Но Леонора?