Честная игра

Разерскилн со скучающим видом бродил по дому, внутренне благодаря Бога, что он расположен на Джермин-стрит, а не на какой-нибудь скверной улице, и думал, действительно ли Джервез так волнуется, как это кажется. «Малый даже весь посинел», — подумал Разерскилн немного свысока. Он искренно презирал своего брата за этот брак; он ничего не имел против Филиппы, в глубине души он признавал ее «славной, подвижной девчонкой», но брак с нею считал, по крайней мере со стороны Джервеза, чистейшим безумием.

«Он не может долго длиться, — заключил он свою мысль. — Слава Богу, я не могу попасться на такую удочку».

Он был очень высокого роста и производил впечатление необыкновенной худобы и сухости. У него были обветренные, резкие черты лица и казавшиеся сердитыми маленькие голубые глаза, слегка налитые кровью — наследство, оставшееся ему с юных лет, когда он много путешествовал по южным морям. Его нельзя было представить себе иначе как в куртке с накладными карманами, в гетрах, с сеттером, бегущим рядом с ним, и ему совершенно не подходил городской наряд; при одном взгляде на него было ясно, что этот человек создан для охоты на красную дичь.

Сильное стремление к покою, выражавшееся в особой осмотрительности, то самое стремление, которое заставило Джервеза бежать, как только он понял, что любил Филиппу, заставило и Разерскилна остаться вдовцом после смерти своей хорошенькой, любившей спорт молодой жены. Они чудно подходили друг другу; Бриджет была единственной женщиной в жизни Разерскилна, единственной, считавшей, что за его робостью и внешней неуклюжестью скрывается острый и капризный ум. После ее смерти он стал каким-то сухим, как физически, так и душевно. Со своим сыном Китом он обращался скорее как с премированной собачкой. Киту было одиннадцать лет; у него были темные волосы матери и голубые, как будто фарфоровые, глаза отца. Он был упрямый, скрытный, но вместе с тем привязчивый мальчик и скорее напоминал Джервеза.

Джервез очень любил его. До последней войны он в глубине души всегда представлял себе Кита своим наследником и был доволен этим.

У него была тогда несчастная любовь к Камилле; кроме того, до войны он часто жил в своем имении; занятый делами по его управлению, удовольствиями и своими светскими обязанностями, он всегда думал о своем будущем браке как о приятной необходимости, с которой можно было не спешить. Очаровательные девушки и дамы были у него скорее правилом, чем исключением; жизнь текла слишком спокойно…

Затем, после войны, когда старые боги и взгляды были разбиты вдребезги, когда ему приходилось постоянно встречаться с действительностью, уродливой, напряженной, иногда прекрасной, а иногда мелкой и ничтожной, после того, как наконец был объявлен мир, бывший для большинства ярким светочем надежды и все же не давший многим успокоения, — после всего этого он встретился с Филиппой, и его нервное напряжение перешло в бурную страсть.

Он сказал Разерскилну с тонкой усмешкой:

— Я думаю, ты несколько удивлен, Джемс?

Глаза Разерскилна не умели скрывать даже мимолетных впечатлений. Джервез заметил легкое сомнение и жалость, промелькнувшие в них, прежде чем он ответил:

— О, напротив! Ты, мне кажется, счастлив, следовательно, все в порядке.

— Видишь ли, вопрос, конечно, в разнице наших лет, — вновь возвратился Джервез к мысли, которую никак не мог забыть.

— Пустяки! В наши дни почти нет разницы между девушкой в двадцать и женщиной в сорок лет, — заметил Разерскилн, закуривая сигару. — Они одинаково выглядят, одинаково разговаривают, одинаково танцуют. Я не знаю, кто больше плещется: утята или их матери! А твоя Филиппа и ты сам — только струйка в общем водовороте.

Он был немного огорчен за Джервеза; он так же твердо был уверен, что этот брак окажется неудачным, как и в том, что туман над бухтой Голуэй предвещает на следующий день шторм; но у него было правило: чем меньше говорят, тем лучше все образуется. Очень хороший девиз, особенно для того, чтобы оставаться от чего-нибудь в стороне. Как-никак, это была ноша Джервеза, а не его, так что ж тут еще можно было сказать?

От Кардона он старался держаться в стороне, его чрезмерная жизнерадостность казалась ему подозрительной. Она говорила о желании приобрести чье-либо расположение, а этого Разерскилн терпеть не мог. Миссис Кардон принадлежала к числу пухленьких, сентиментальных, жеманных женщин, которые никогда ему не нравились; он любил женщин, скачущих сломя голову, женщин с тонкими губами, худощавых, с блестящими приглаженными волосами и омытой дождем кожей… И Разерскилн полагал, что духи хороши только в известном месте и в известное время — в гостиной после обеда.