Честная игра

Камилла не была второй Бидди — под луною не бывает двух таких; но Камилла была такая тихая… можно было представить себе, как приходишь к ней домой… а это много значит для мужчины.

Она бы создала семью.

Он перестал крутить ус и поднял палку кверху, чтобы позвать таксомотор. Возможно, что она и не думает о нем, а он был дурак, что отдался так своим мыслям… дурак!

Но на следующий день, не застав Филиппы, он пил чай вдвоем с Камиллой. Была ранняя весна; из гостиной Камиллы был виден сад, а за ним — Реджентс-парк. Нарциссы белели в траве, в комнате все вазы были наполнены ими, а также розовыми и голубыми гиацинтами; воздух был напоен сладким обещанием весны — факт, который Разерскилн комментировал словами:

— По этому признаку я надеваю свои «чеки».

— И они отлично выглядят, — согласилась Камилла, смеясь и думая, как элегантно, хотя и несколько старомодно, выглядел Джим в своем черном сюртуке, так хорошо сидящем на его худой фигуре, и широких брюках, которые он называл «чеками». На нем был также довольно старомодный воротничок, галстук в крапинках и шляпа на песочного цвета волосах, одетая неизменно на затылок.

— Джимми, — вдруг спросила она, — а разве вы не соскучились по деревне?

Он печально кивнул:

— Все это скоро кончится, и я поеду домой. — И они снова вернулись к процессу.

Камилла заняла свою позицию на другой день после смерти Тедди; она слышала яростное, горькое обвинение Джервэза и прошла к Филиппе, и Филиппа открыла перед ней свое сердце.

Камилла не могла забыть ужаса, который вызвало в ней заявление Джервэза, что он намерен привлечь умершего к делу о разводе, который он хотел начать против жены.

Ей показалось, что она падает в обморок; черная мгла застлала ей глаза, но мгла рассеялась, и она увидела сквозь нее мертвенно-бледное, изможденное лицо Джервэза.

— Вы не можете совершить такой ужасный, низкий поступок! — крикнула она. Это было несколько месяцев тому назад; она уехала из Фонтелона через два дня после заявления Джервэза, захватив Филиппу с собою.

Для нее он был сумасшедший, лунатик, жертва собственной ужасной иллюзии; но она никогда не допускала возможности такого процесса.

Интересы Филиппы защищали ее поверенные; глава адвокатской конторы, человек еще молодой для такого ответственного поста, но весьма опытный юрист, не скрыл от Камиллы всю серьезность положения Филиппы.

— Не забывайте показаний лорда Вильмота и миссис Ланчестер, — сказал он.

— Показания такой женщины! — протестовала Камилла.

Энгус Кэрд пожал плечами.

— Я опасаюсь за исход, — сказал он веско.

— Когда будет теперь суд, как вы думаете? — спросила Камилла Разерскилна в один весенний день.

— Через месяц, я полагаю.

В действительности процесс ускорили; он начался тотчас же после пасхальных каникул.

Разерскилн и Камилла явились в суд вместе с Филиппой. Разерскилн глядел прямо перед собой, словно совершенно незаинтересованное лицо; Камилла, бледная, с расширенными глазами, дрожала от справедливого негодования.

И Филиппа — тоже вся бледная, совсем еще дитя, если бы не выражение ее глаз.

Джервэз, все еще слегка хромавший, даже не взглянул на нее. Зато она смотрела на него, будто что-то, обдумывая. Неужели она когда-то действительно стояла у алтаря, слушая его уверения в любви и верности? Неужели она лежала в его объятиях, была его женой?.. Это казалось невероятным.

Разерскилн вскинул монокль и уставился на Джервэза, как будто он был выставлен напоказ.

«Он сошел с ума, — думал он. — Сумасшедший или чертовски дурной человек — это почти одно и то же!»

— Ты свободна, — сказал он Филиппе несколько часов позже, ласково поддерживая ее за локоть. — Конечно, пойдем.

Все было кончено: вкрадчивая, слезливая ложь Леоноры, грозное обвинение Джервэза… Защита была очень прямолинейна, но неубедительна ввиду показаний свидетелей. Филиппа была признана виновной стороной; поверенные согласились между собой назначить ей содержание в три тысячи фунтов в год.

— Какая щедрость! — говорили в публике, восхищаясь Джервэзом.

Дикки Ланчестер, ожидавший жену, чтобы отвезти ее домой, чуть не заплакал при виде Филиппы, одетой во все белое; фотографы прессы щелкали справа и слева; она, казалось, не замечала их, идя рядом с Разерскилном к автомобилю.

— Чертовски гнусный поступок, я нахожу! — говорил Ланчестер Леоноре. — Боже мой! Это ж бесчеловечно… он не человек, этот Вильмот.

— Это было все слишком ужасно, — промолвила Леонора и несколько искусственно всхлипнула.

Дикки говорил позже своим друзьям в клубе:

— Моя маленькая женка совсем раскисла. Ужасное положение для нее, ужасное — давать показания! Это чуть не разбило ее сердце… Мне выпала тяжелая доля привести ее в себя сегодня вечером… В общем, ужасная история, а?

Филиппа, возвратившись в дом Камиллы, стояла перед ней на коленях, прижавшись щекой к ее руке, и говорила:

— Ты видишь, мне надо ехать. Я должна, дорогая!

Камилла гладила ее короткие золотистые волосы, рассыпавшиеся по ее рукаву…

— Поедем со мной в Линдхэрст… Я проведу там только конец недели, потом ты останешься одна… я не могу еще пока отпустить тебя далеко.