Честно говоря

Мама ушла от нас в 89 лет, а за несколько лет до этого мы с ней жили уже вместе, поэтому я прекрасно понимала, что ее интересует. Она вот как раз смотрела все ток-шоу и даже пыталась со мной заговаривать об этом, ей надо было обязательно выразить свои негативные эмоции. Я говорила: «Мам, ну если ты так раздражаешься, зачем все это смотришь?» Она отвечала, что «врагов надо знать в лицо». Когда мама еще могла читать, то все время сидела за книгой, а потом уже начала слушать аудиокниги, которые я ей накачала. Нет, в семье вот этой всеобщей нежной любви не было, больше того скажу: у меня даже брат другой совершенно, мы с ним полные противоположности. Недаром мне знакомые всегда говорили, что я выродок – и в семье, и в шоу-бизнесе.

Кстати, я очень уживчивая в быту, хотя при очень тесном проживании – таком, как сейчас с детьми, когда мы вместе месяцами, – у них могут появляться ко мне вопросы, и я очень хорошо это понимаю и принимаю.

Часть 5. О сыне Энтони, о бывших мужьях и о лимите любви

Ирина, а ваш сын как-то общается со своим отцом? Они видятся?

Нет, сын категорически не хочет с ним общаться, причем еще с 4-летнего возраста. В какой-то период, когда Энтони был еще маленьким, мне пришлось лишить Вейланда общения, поскольку он украл у меня сына, хотя, когда мы развелись, ребенок на воспитание был присужден судом мне. Я затронула этот вопрос сразу, потому что знала, что у него есть какие-то притязания на сына. Он хотел сделать мне больно, а это был отличный способ – это обычная же история в таких случаях. К тому же Энтони рассказывал, что папа там «с какими-то чужими тетями». Вот я временно через гороно и лишила его общения. И сын мне сказал на это буквально следующее: «Спасибо, что ты не отвозишь меня к папе». Он даже говорил, что если Вейл придет, то он «возьмет его за уши, выведет из комнаты и закроет перед ним дверь». Но я ему объяснила, что это все-таки его отец и другого нет, поэтому как только он решит с ним встретиться, он может это сделать. Но никогда такого желания у сына не было и нет до сих пор. Ни одного раза в жизни он не спросил меня, а можно ли ему как-то с отцом повидаться. Я даже сама намекала на это, на что Энтони сказал, что хоть и был тогда маленьким, но до сих пор помнит, как я плакала.

Жаль, конечно, отец есть отец. Я виновата в том, что выбрала ему такого отца, да, но я несу за это свою ответственность: заменяла сыну и отца, и мать, и бабушку с дедушкой, и Деда Мороза со Снегурочкой. У сына нет этой детской травмы, но ему очень сложно было перенести мои слезы в тот период. Он вообще парень очень добрый, и отцов таких я никогда не встречала. Невестка вообще не играет с детьми, она все делает по дому – это да, у нее везде чистота. Но с детьми только папа, причем с девочкой – то же самое: он играет с ней в куклы, укладывает их спать, даже сделал кукольную деревянную кроватку. Если Энтони нет дома, дети ходят грустные. Но оживают, когда приезжаю я, – это же мой сын, и мы с ним в каких-то проявлениях похожи. А так: папа, папа, папа…

Кстати, у Вейланда не отнять много хороших настоящих мужских качеств, и он был очень заботливый, как и сын сейчас. Но… у мужа была одна безграничная беда: он имел все, что двигается, а если не двигается, то он подкидывал ногой и тоже это имел. Это патология.

Все мои браки рассыпались по этой же причине.

О каком-то из трех браков сожалеете, что распался? Не думали кого-то из мужей простить?

Первый мой брак был еще в Ленинграде (сейчас Петербург) – с руководителем группы «Поющие гитары» Григорием Клеймицем. Казалось бы, ну, куда уже лучше-то может быть брак: он на несколько лет меня старше, пианист с консерваторским образованием, а я на подпевках, мы всегда вместе. Но нет, и здесь виной всему – тупо измена. Я всегда была ухоженной, всегда старалась быть женщиной, но вот что ему было нужно в нашей соседке по лестничной клетке, вот что? Он не пошел куда-то далеко, зачем ему идти – вот же, рядом. И не от большой беды он к ней отправился, все же у нас ведь хорошо было. Что это, не знаю. И меня заклинило, я сказала: «Хочешь туда, пошел туда? Там и оставайся». А прощать его было не за что. Что такого особенного в нем, что я должна была это сделать? Что в нем есть такого, чего, предположим, нет во мне? И вообще причин прощать мужчин у меня никогда не было. Я зарабатывала, самодостаточна, хорошо образованна, я человек растущий и меня много чего интересует. Украшала мужчин, ухаживала за ними, следила за чистотой их костюмов, за тем, чтобы всегда был вкусный обед. Почему я должна была всю эту грязь терпеть? Не клянись мне в верности, а если что-то такое произошло, скажи мне правду, и я подумаю, простить или нет, но не надо изворачиваться. Это противно, я так не живу.