Честно и непристойно

— Тупице Элспет.

Девушки с именами вроде Элспет обычно работают в «Международной амнистии» и знают на память песни группы «Грейтфул Дэд». Вазектомия им ни к чему.

— Она должна быть любящей, по крайней мере когда мы одни. Ну, там, поплакать со мной, если мы соскучились друг по другу или вроде того. Тут жесткость не годится.

Жесткость — это он про меня, точно. Когда мы с Максом встречались, мягкость ему требовалась не реже, чем еда.

— Ты бываешь такой далекой, такой жесткой! Наверняка ведь в тебе есть нежность. Почему ты не даешь мне ее увидеть?

Я ненавидела такие разговоры, ненавидела изображать чувства, изобретать поводы для слез и близости. Хочешь мягкости — можешь полапать меня за задницу, ясно?

Я тогда только рассталась с Гэйбом и не желала демонстрировать свою уязвимость. Мне хотелось дружелюбия и хорошего секса, такого, чтобы запах еще долго оставался на пальцах, языке и во рту. К сожалению, у Макса не получались непристойности, пока я не продемонстрирую тонкие чувства, и распутать этот заколдованный клубок у нас не получалось.

— Ой, Стефани, — заявил он, когда я попросила его помастурбировать передо мной, говоря мне при этом что-нибудь непристойно-сексуальное. — Я не могу быть до такой степени открытым; сначала я должен ощутить душевную близость.

Для мужчины он выглядел пересмотревшим разных реалити-шоу. «Душевная близость» — это почти так же ужасно, как «между нами промелькнула искра». Такие штучки лучше оставлять электрикам.

А теперь, подумать только, у полок с хлопьями он мне рассказывает, что ему нужна женщина в очках, такая вся из себя библиотекарша, которая убирает волосы в пучок, а в постели распускает их, чтобы его возбудить.

— У нее темные прямые волосы, она носит висячие серьги и отлично все планирует, — добавил Макс. — Я люблю планы.

— Про прямые волосы ты уже говорил. — Болван.

Смешнее всего то, что он описывал мне меня — оставалось только выпрямить волосы и выкраситься в нудный цвет.

— В общем и целом, она вполне может быть из нас двоих главной, пусть только это не мешает сексу. Да, и пусть она любит поспать.

— А если она храпит?

— Не беда.

— Правда? Ты способен спать под чей-то храп? Я вот не могу встречаться с храпуном! Разве можно провести всю жизнь с человеком, который ни на минуту не дает тебе уснуть? И Линусу это тоже не понравится. Он бы залез такому типу на шею и постарался придушить его.

— А если этот бедолага попытается столкнуть Линуса, то его укусят за лицо. — «Укусят за лицо» он произнес так, будто эта фраза сплошь состояла из шипящих и свистящих звуков.

— Но тебя ведь Линус не кусает, если ты его перекладываешь, — напомнила я.

— Но если ткнуть его в мордочку, он кус-саетс-ся!

Когда Макс говорит про Линуса, я не могу удержаться от смеха, особенно если он поминает Линусову мордочку: он при этом изображает, будто зажимает Линусу пасть.

— Линуса нужно брать за живот. — Это все знают, кто со мной спал.

— Но это же опасно, если он целится пастью прямо тебе в глаз! — Прокричав слово «глаз», Макс указал на свой собственный.

— «Женщине моей мечты придется примириться с тем, что временами я изрядный хлюпик», — передразнила я Макса хнычущим голосом.

— Думай что хочешь, но я временами вовсе не изрядный хлюпик.

— Ага, ты все время такой.

— Нет!

— Да!

— Не важно, — сказал он так, будто это слово писалось раздельно, и улыбнулся, — когда я ее повстречаю, то стану звать Крольчонок.

— Прозвище заранее не придумывают. Оно должно само появиться.

— Ну, я постараюсь — уж очень это мило.

— Александра называет меня Печенюшкой, а иногда Печенькой. Сегодня она обозвала меня Печенищей, но обычно Печенюшки с нее вполне хватает.

Александра была моя новая лучшая подруга; она всех знакомых девушек звала Печенюшками. Наверное, услышала это у кого-то, решила, что ей нравится словечко и присвоила его.

— Мне нравится Крольчонок.

— Ну, Крольчонок для любовницы подходящее прозвище — вы ведь, небось, будете трахаться, как кролики. Но прозвище нельзя придумывать заранее. Оно придумывается само! Вон, я Линуса зову то Лапшой, то Медвежонком, то Бутербродной башкой — в зависимости от настроения. А меня зовут разве что милочкой. Ужасно скучно.

— Или Рыжей. — Он дернул меня за прядь волос.

— Не-а. Вот, казалось бы, меня все должны звать Рыжей, а не зовут. Мне всегда хотелось, чтобы Гэйб меня так звал, — из-за «Филадельфийской истории» с Кэри Грантом и Кэтрин Хепберн. Грант зовет ее Рыжей, и это звучит одновременно и властно, и покорно. Да. У меня никогда не было прозвища, никогда. Разве что Лосиха в старших классах, но не будем об этом, а то я заплачу.

Макс поцеловал меня в лоб.

— Ладно, Рыжая, об этом не будем.

С этими словами Макс поскакал по проходу, набирая скорость, чтобы вскочить на заднюю перекладину тележки и прокатиться. Именно поскакал, Боже ты мой.