Честно и непристойно

Был четверг перед праздником Четвертого июля, а это значило, что Линуса надо выгулять. По понедельникам и средам он посещал «Собачий Лагерь» — дневной пансионат для собак, напоминающий подвал дома моего отца. С помощью этого заведения вина ньюйоркцев перед своими питомцами таяла, как сахар в их утреннем кофе. Впрочем, остальную часть недели Линус тосковал дома один, свернувшись клубочком, будто маленькая черноглазая горошина. Так что я отвела его на собачью площадку на 72-й улице, где он погонял мячик, обнюхал чей-то зад и, как мальчишка-подросток, пустил слюни при виде девчонок.

Но с Линусом иногда было сложнее, чем с подростком. Гуляя с ним по улицам Манхэттена, вполне можно было угодить в суд, даже если я крепко сжимала его поводок. Пока мы шли к собачьей площадке, прохожие наклонялись к нему и сюсюкали. Хвостик у него болтался между задними лапами, как запятая.

— Ах, какой симпатяга!

Да неужели? Посмотрим, что вы скажете, когда он попытается откусить вам палец.

— Какая мордочка!

Линус опустил голову и прижал уши.

— Какие умные у него глаза! Это не джек-рассел-терьер? У меня когда-то был такой.

Линуса пытаются погладить по голове.

— Они лучшие…

— ГР-Р-Р-Р-Р!

Тяжело дыша и бормоча извинения, я оттаскиваю собаку.

— Мне очень жаль! Я же предупреждала: он правда не любит людей. — И собак, и голубей, и вообще никого он не любит, кроме меня.

Так послушайте же меня и отстаньте от моего пса. Кто просил этих кошмарных типов лезть к моему той-фокстерьеру (именно так, запомните)? Как ни унизительно, придется скоро заказать ему маечку с надписью «Руками не трогать». Будет он у меня крут, как модный рэппер.

— Линус, малыш, я тебя не виню! Я бы тоже не позволила ей себя трогать, — прошептала я в розовые уши-лепестки. — Ну, пойдем, погоняемся за другими собаками.

Когда мы пришли на собачью площадку, я предоставила Линусу свободу. Нет, я бы не прочь усадить его на качели да качаться с ним, но это было бы также унизительно, как наряжать его в гламурный ошейник с драгоценными камнями и в собачью маечку в рэпперском стиле. Я такие штуки видела. В Нью-Йорке полно женщин, которые возятся с собаками, как с детьми, — подтирают, поят водой из бутылочки, а зимой обряжают в башмачки. Они приносят с собой детский голубой мячик и уговаривают своего пса поймать и принести его, да еще учат его ходить, словно ребенка. Беда только в том, что на собачьей площадке мячик — законная добыча всех собак. Любой пес может выхватить мяч из пасти Линуса, оставив его злобно топорщить шерсть и лезть в драку с собаками, которые считают его чем-то вроде бегающей закуски. Впрочем, иногда случаются чудеса. Чудеса вроде Бу-Бу.

Бу-Бу, бостонский терьер, внезапно спрыгнул с коленей хозяйки и по-садистски решил посоревноваться с Линусом в гонке за мячом.

— О Боже, Бу-Бу никогда раньше не гонялся за мячом! — воскликнула хозяйка, потрепанного вида дама с голосом как у Тевье-молочника из «Скрипача на крыше». Внезапно вскочив на ноги и захлопав в ладоши, она волновалась, как молодая мать. — Ну прямо настоящее чудо! — Судя по всему, она еще и курила сигареты без фильтра в промышленных масштабах. — Именно чудо! — Это она про Бу-Бу или про ботокс?

И вообще, таким тоном обычно кричат: «Бобби еще ни разу не спускался с горки самостоятельно!»

Я улыбнулась ей, изобразив улыбку типа «ах ты, бедолага», обычно адресуемую тем, кто в приличном обществе неправильно употребляет сложные слова. Вот это и есть счастливейший момент ее жизни. Смотрится печальнее, чем игра на воображаемой гитаре. Я вдруг испугалась: а что, если и меня ожидает то же самое? Что, если вся моя жизнь будет вертеться вокруг собачьих аксессуаров, а не детских садов и домашних заданий? Жизнь вокруг стильных переносок от «Берберри» и ошейников с блестками.

Вдруг вернулся Линус со стаей других собак и запыхтел у моих ног.

— Что? Что такое, малыш? Ты хочешь, чтобы я снова бросила мячик?

Услышав, как я к нему обращаюсь, Линус убежал. Он тут бегал с крутыми псами, так что мое сюсюканье его смущало. На эти сорок пять минут он словно забывает, что спит со мной под одеялом, а его любимая игрушка — матерчатая лягушка. В нем пробуждаются инстинкты: внезапно он ощущает единение со стаей, словно ребенок, который ни за что не хочет, чтобы родители подвозили его до самого кинотеатра — последний квартал он пройдет сам! В такие моменты я понимаю, почему родители рыдают на свадьбах.

Тут загудел мой мобильник — пришло сообщение от Александры Геддес, моей послеразводной подружки. Я с ней познакомилась через Далей, доразводную подружку. Просто удивительно, как значимые, события четко делят жизнь на «до» и «после»! Не зря хирургов ругают за то, что у них комплекс Всевышнего. Гэйб больше смахивал на Христа — мою жизнь он поделил на д. э. Г. — до эры Гэйба и п. э. Г. — после эры Гэйба.

— Сегодня идем гулять, Печенюшка! В «Маркт» ровно в девять. Никаких модных опозданий на пятнадцать минут.

Мы собирались в «Маркт» — новый ресторан в квартале Митпэкинг. Я встала со скамейки и станцевала джигу: