Честное пионерское! Часть 3 (СИ)

Мужчина не шевелился, но следил за мной (настороженно и пугливо) сквозь щели между тёмными кровоподтёками на скулах и на надбровных дугах. Похожие на маленькие прожекторы лампы слепили мужчине глаза. Но тот не отходил в сторону и не отворачивал лицо. Потому что его руки, ноги и шея прикасались к стене. Они не просто прижимались к ней — были прикованы к кирпичам стены железными скобами. Мужчина заметил моё внимание — пошевелил губами. Я не расслышал его слова. Да и не пытался их понять: я взмахнул платком (будто наполнял комнату запахом роз), спрятал его во внутренний карман мундира, застегнул на груди пуговицы. Ловко перебросил кинжал в правую руку.

Пробормотал, ни к кому не обращаясь:

— Genug .

— Ersparen Sie mir , Herr Offizier ! — уже громче прохрипел пленник.

— Du hast alles richtig gemacht, — тихо сказал я . — Ich werde dir Gnade erweisen.

Почувствовал на своём лице ухмылку.

Неторопливо зашагал к пленнику…

* * *

…Тьма перед глазами неспешно рассеивалась, сменялась разноцветными пятнами. Красок вокруг становилось всё больше — процент черноты стремительно уменьшался. Аромат розовых лепестков исчез (как и вонь экскрементов). Его сменил знакомый мятный запах лекарств, смешанный с лёгким спиртовым душком. Боль в затылке поначалу походила на едва ощутимый зуд; но с каждым мгновением она усиливалась; заставила меня застонать. Я дернул рукой, но лишь едва пошевелил ею (не дотянулся до головы). Обнаружил, что уже не стоял — лежал на мягкой, немного бугристой поверхности. Разглядывал застывшие надо мной пятна. Вот только не понимал, что именно видел. Лишь сознавал, что больше не держал в руке кинжал. И не вытирал пропитанным духами платком с его клинка чужую кровь.

Поморгал: прогнал влажную пелену с глаз.

Пятна неспешно превратились в лица людей — я увидел Надежду Сергеевну, папу, с любопытством рассматривавшего меня Фрола Прокопьевича и испуганно таращившего глаза Павлика Солнцева.

Тишину нарушили голоса.

—…Скорую? — громыхнул Лукин.

—…Папа, а что это с Мишей?

—…Мишутка, посмотри на меня, — говорила Надя (её лицо было к моим глазам ближе других). — Мишутка, всё хорошо, мама с тобой. Всё уже позади. Всё прошло. Не волнуйся. Держи меня за руку. Мы справимся. Вместе. Мишенька, скажи что-нибудь. Сыночек, как ты себя чувствуешь? Что болит?

— Я… в порядке… мама, — с трудом произнёс я.

Едва пошевелил языком, будто тот превратился в неподъемную гирю.

* * *

Надежда Сергеевна предложила уйти от Лукина сразу же, как только я встал с дивана. Но я уговорил её остаться в квартире Фрола Прокопьевича ещё на «чуть-чуть». Сказал, что пока не хочу уходить, что полежу немного, что чувствую себя «нормально» (но пожаловался на слабость). Генерал-майор шустро обеспечил меня подушкой. Надя в очередной раз припечатала к моему лбу свои губы. Папа по-приятельски похлопал меня по плечу. А Паша шёпотом пожаловался, что так и «не подержал» в руках «немецкий ножик».

Мальчик рассказал, что когда я закатил глаза и «грохнулся» на пол, то выронил кинжал (и ударился затылком о полку с цветами — вот почему болел затылок). Виктор Солнцев взял меня на руки и отнёс на диван. Мама безостановочно твердила, что «всё будет хорошо». А Фрол Прокопьевич поднял оружие и спрятал его в сервант. Пенсионер «даже не предложил» Павлику рассмотреть надпись на клинке. Поэтому я пообещал мальчику, что обязательно покажу ему эсэсовский девиз на кинжале; но сделаю это не сегодня. Паша печально вздохнул.

Домой мы с Надей вернулись уже затемно. По пути «взрослые», ничуть не стесняясь меня и Павлика, перемыли косточки «интересному старичку» (Фролу Прокопьевичу Лукину). Они не вспоминали о моём «припадке». Даже Пашка о нём не говорил — всё больше рассказывал о «настоящих боевых наградах», на которые ему позволил взглянуть ветеран войны. Солнцевы проводили нас до подъезда. Не поднялись вместе с нами в квартиру — попрощались «до завтра». У самой двери Надя потрогала свой живот, вздохнула и пожаловалась, что «кажется, переела».

* * *