Честное пионерское!

Но Елизавета Павловна явилась без предупреждения (двадцать второго июля — в воскресенье).

* * *

Надя только-только закончила возиться на кухне: сварила очередной суп (будучи Павлом Солнцевым я никогда не ел супы так часто, как теперь). Собиралась раскроить ткань, чтобы завтра на работе пошить мне новые шорты: в прошлогодние короткие штанишки мои детские ягодицы поместились с превеликим трудом — это выяснилось сразу после выписки из больницы. Надя заглянула ко мне в спальню, чтобы выяснить: не желал ли я пойти на прогулку прямо сейчас. С тревогой посмотрела на мои заклеенные пластырем пальцы, вздохнула. Я вынырнул из мечтаний, захлопал глазами: соображал, чего от меня хочет Иванова. Ответить Наде не успел.

Потому что заголосил дверной звонок.

— Кто это пришёл? — удивилась Надежда Сергеевна.

Она привычным жестом отбросила в сторону прилипший ко лбу локон (я представил, как жарко было Наде на кухне около горячей плиты), пробежалась рукой по пуговицам на халате, затянула поясок (словно надеялась таким образом уменьшить объём талии). Бесшумно зашагала в прихожую. Я вновь удивился тому, что паркет под её ногами не скрипел, хотя меня он повсюду сопровождал жалобными стонами (будто я весил, как тот бегемот). Звякнул замок — скрипнули дверные петли. Со своего места на кровати (сидел у изголовья, обложившись верёвками) я увидел Надину спину и ступившую на порог гостью — Елизавету Павловну Каховскую.

— Здравствуйте, Надежда Сергеевна! — произнесла Каховская.

Гостья поздоровалась с Надей бодрым, елейным голосом, будто с любимой родственницей или с лучшей подругой (на мой взгляд: излишне приветливо и радостно). В её улыбке я почувствовал «холодок» (да и в глазах Каховской не приметил счастливого блеска). Елизавета Павловна пропустила мимо ушей Надин ответ, бросила взгляд поверх головы Мишиной мамы — в мою сторону. На шее женщины блеснула золотая цепочка. Мне почудилось, что зрачки Каховской сузились, словно взяли меня на прицел. Зоина мама резко вдохнула (собиралась со мной заговорить?).

Я прижал к губам палец — призвал её не болтать лишнего.

— Хотела бы сразу извиниться — и перед вами, Надежда Сергеевна, и перед Мишей, — сказала Каховская. — Как глава родительского комитета, я должна была прийти раньше. Чтобы выразить вам поддержку; узнать, не нужна ли вам помощь. Но не поверите, Наденька… Можно мне вас так называть?

Иванова закивала.

— Не поверите, Наденька: столько дел навалилось на работе! От этой жары все словно с ума сошли: работники стали капризными, народ скандальным, проверки посыпались одна за одной. А потом ещё дочь заболела: на прошлой неделе прооперировали — вы, наверное, об этом уже слышали?

Надя ответила, что не знала о Зоиной болезни.

— Для нас это было, как гром среди ясного неба, — сказала Елизавета Павловна. — Зоя с июня отдыхала в пионерском лагере: наш папа раздобыл на работе путёвку. Мы надеялись, что она подышит морским воздухом, подлечит кожу солёной водой. А потом… аппендицит. Весь июль — насмарку.

Надя всплеснула руками, покачала головой, сочувствующе запричитала. И тут же засуетилась; сообразила, что уже несколько минут держала гостью на пороге. Надежда Сергеевна сегодня точно не ожидала визита главы родительского комитета класса — поначалу растерялась. Но уже пришла в себя: предложила Каховской войти (та не отказалась). Будто из воздуха достала тапочки — поставила перед гостьей. Зоина мама вручила ей гостинцы («О! Птичье молоко!»). Надя ответила ей приглашением на чай, которое Елизавета Павловна не отвергла (я тут же скривил губы: вспомнил вкус напитка, который называли сейчас «чаем»).

Надя позвала Елизавету Павловну в гостиную (в большой спальне всегда царила идеальная чистота). Но Каховская мягко напомнила ей, что «пришла проведать Мишу». Надя закивала. Бросила встревоженный взгляд вглубь моей комнаты, где царила атмосфера «мастерской художника» (полный бардак, справиться с которым Надежда Сергеевна пока не сумела: её усилия исправляли ситуацию на считанные минуты — потом в комнате снова воцарялся хаос). Ринулась собирать с пола обрезки шнура и другой, заметный лишь для неё, мусор (всё ещё прижимала к груди коробку с «Птичьим молоком»).

Я окликнул Надю строгим «мам». Подсказал убрать конфеты (или в коробке торт?) в холодильник. Напомнил, что она пригласила гостью на чаепитие — следовало поставить на плиту чайник. Работу при этом не прекращал — один за другим завязывал узлы. Щёки Мишиной мамы подрумянились от смущения. Надя стрельнула в Елизавету Павловну виноватым взглядом. Сунула в карман халата поднятые с пола «отходы производства». Поправила на столе кучу с подвесками для кашпо (та походила на снежный склон). Каховская посторонилась — Надя прошмыгнула в прихожую (зашуршала бамбуковая шторка).

— Здравствуйте, Елизавета Павловна, — заговорил я.