Выпавший волос, сорванная листва, номер страницы,опережающей память – сон подземелий илиотсутствие сна – шарик воздушный —крошка небесного хлеба,воском сочитсятвоя надувная спина и застревает иглой в подбородкеу Феба. Шёпотом кружишься, шёпотом льнёшьк высоте – хлопают крылья, врастаютв молчание ресницы – япобегу за тобой покипящей траве: небо в чердачном окне часто кажетсяближе, чем отражение взгляда в стоячей водеили прыжок разведённых кузнечьихлодыжек. Вся геометриятела – воздетый кулак,мох оплетает марьяж первомайских берёзок, ниточкутянет в руке шестилетний бурлак, гордо шагаяс гвоздикою наперевес – крыльямимашут внахлёст слюдяныестрекозы, через которыевидно изнанку-–небес.
«В этом городе семь ворот в середину зла —…»
В этом городе семь ворот в середину зла —на постели чужому не волос оставь,а камень – это лучшее – чемсмотреть сквозь твоиглаза.Карусель, с игрушечными конями, довезётдо сбывшихся именин – только имятвоё здесь забыли всуе, лишьдвужильным прутикомот маслин на пескеза воротамиснег-–рисуют.
Орлянка
Подбирая украдкой к своей тишине чернозём, щекочапонарошку железобетонные блоки – одногорбыйверблюд – пересилит конструкцию ЛЭП – несойти ему с места, по шкуре елозитсквозняк, от своей слепоты, словно облако, перегорая:я играю в орлянку, и лампочка гаснет в руке. Птиц,рассыпанных над поединком, овальная стаяизо всех своих сил духарится и цепкозвенит, ухватив на лету золочёную хлебную мелочь. Вней, как в солнечной бричке, трясётся мещанскийкураж, прилипая к ладоням моим тополинойпыльцой, тихим войлочным запахоми малахитовой пашней. Под ногами, в упругую землюуткнувшись лицом – не слезой Вероники, но боемавстрийской посуды – не укусишь подмышкуу солнца без помощи зла, от издёвкичужой словно ящерка охладевая – и какзлачное место – двоится в деньгахкривизна, древнегреческийпрофиль в коронкузубную сжимая.