Честный акционер

Поремский улыбнулся:

— Что ж, может быть. Давайте куда-нибудь пройдем, а то в холле слишком шумно.

— В сачке, — сказала Лариса.

— Что?

— Холл называется «малый сачок».

— Ага. Значит, есть еще и большой?

— Да, он с другой стороны. Если хотите, можем пойти в кафе. Это на втором этаже. Хотя там, пожалуй, еще шумнее, чем здесь. — Девушка на мгновение задумалась. — А знаете что, Володя, давайте поговорим на улице. Там нам точно никто» не помешает.

Поремский пожал плечами:

— Я не против.

— Тогда пошли. Покажу вам свою любимую скамейку!

«Любимая скамейка» оказалась обычной цементной скамьей с деревянными перекладинами, зато стояла она в тени большой голубоватой ели.

— Ну вот, — сказал Лариса, усаживаясь. Затем посмотрела на Поремского, дружелюбно улыбнулась и спросила: — Вы ведь не обиделись на то, что я назвала вас Володей? Просто мы с вами почти ровесники, вот я и…

— Это вы мне льстите, — заметил Поремский. — Я, по меньшей мере, лет на восемь старше вас.

— Правда? Такой старый? — Девушка недоверчиво на него посмотрела. — А выглядите молодо.

— По-вашему, все, что за тридцать, — это уже старость?

— А по-вашему, разве нет? — ответила Лариса вопросом на вопрос. Затем смягчила свое резкое заявление улыбкой и добавила: — Хотя в наше безумное время и старики бывают юными. Вон Шон Коннери, например. Триста лет, а все еще жеребец.

— Спасибо за утешение. Но мне все же чуть-чуть поменьше.

Девушка весело посмотрела на Поремского, затем откинула голову и тряхнула длинными каштановыми волосами. Это было очень женственно.

— Итак, Володя, — перешла она на деловой тон, — вы пришли сюда поговорить о моем брате, так?

— Так.

Лариса вздохнула:

— Мой бедный, бедный брат. К сожалению, мы с ним так мало общались… И вообще, мне кажется, он меня немного недолюбливал. Считал слишком легкомысленной и пустой.

— А вы?

— Что я?

— Вы его любили?

Лариса хотела что-то ответить, но осеклась и задумалась.

— Тяжелый вопрос вы мне задали, — тихо проговорила она после паузы. — Любила ли я Гену? Да, наверное, любила. То есть… конечно, любила. Но мы с ним были — как бы из разных вселенных, понимаете? Я не понимала его, он — меня. Да он и не стремился понять. Он вечно был погружен в какие-то мрачные размышления и не любил, когда его отвлекали по разным пустякам. До армии он тоже был молчаливым и серьезным, но после армии стал совсем уж невыносим. На смену серьезности пришла мрачность и… — Девушка глянула на Поремского из-под длинных опущенных ресниц. — Вам знакомо такое слово — «мизантропия»?

— Знакомо.

— Ну вот, это дурацкое слово вполне применимо к нему. Он не любил людей. Не любил шумные компании, пустую болтовню. Он даже от анекдотов морщился. По крайней мере, когда я пыталась ему их рассказывать.

— И все-таки вы долгое время жили в одной квартире, — сказал Поремский. — Может быть, вы знаете, с кем он общался? С кем дружил? Была ли у него девушка?

— Девушка? — Лариса задумалась. — Девушки у него, наверное, были. Но домой он их никогда не приводил. Понимаете, для Гены наш дом был не больше чем место для ночлега. Ну или столовой, где можно сытно поужинать. А если ужина нет, то тоже не беда. Ведь всегда можно открыть холодильник и сварганить себе бутерброд с колбасой. Вот так он к дому и относился.

— То есть вы хотите сказать, что…

— Я хочу сказать, что вся его жизнь проходила за стенами нашей квартиры. Поэтому мне почти нечего вам рассказать. Но это совсем не значит, что Гена был плохим.

— Я понимаю, — сказал Поремский. — Скажите, а Геннадий был мстительный человек?

— Вы хотели спросить: мог ли он взорвать этих людей из мести?

Поремский кивнул. Девушка откинула со лба прядь волос и спокойно и пристально посмотрела Поремско-му в глаза.

— Володя, если я скажу вам, что чужая душа — потемки, это будет банальщина. Но тем не менее… Да, мы росли вместе с Геной, мы жили с ним в одной квартире. Он занимался спортом, ездил с приятелями в какие-то турпоходы… — Карие глаза Ларисы стали задумчивыми. Голос зазвучал тише: — Однажды он притащил домой мертвую птицу и сказал, что будет делать из нее чучело. Помню, я тогда страшно испугалась и даже расплакалась. А он, вместо того чтобы кинуться утешать, взял меня за руку, отвел в ванную комнату и запер там. Открыл только тогда, когда я перестала плакать. И еще пригрозил, что, если я кому-нибудь расскажу об этом, он сбросит меня с крыши. Вот так. А та дохлая птица провалялась у нас в квартире два дня, пока отец не выбросил ее на помойку.

— К чему вы мне это рассказали? — спросил По-ремский.

Лариса посмотрела на него прищурившись:

— К тому, что иногда Гена совершал странные поступки. Но значит ли это, что он был способен убить из мести… — Она тихо покачала головой: — Я не знаю.

— Ваш отец рассказывал, что до армии Геннадий был хорошим спортсменом. А после армии он занимался в каком-нибудь клубе?

— А отец что говорит?

— Говорит, что не знает.

Лариса удовлетворенно кивнула:

— Ну вот видите. Даже отец не знает, хотя живет… жил с ним в одной квартире. А откуда мне про это знать?