Честный акционер

Разговор был окончен. Борис Григорьевич вернулся к гостям, однако прежней веселости в его душе уже не наблюдалось.

4

Борис Берлин сидел в мягком кресле в расслабленной позе, положив ноги, обутые в коричневые мокасины, на журнальный столик. В руке у него была бутылка пива. По телевизору показывали «Солярис», и Борис Григорьевич, всегда любивший этот фильм, с особой остротой переживал происходящее на экране.

На экране Крис Кельвин рассуждал о том, что человечество вовсе не хочет исследовать чужие миры, что оно просто пытается расширить свой собственный мир до размеров Вселенной. Этот искренний монолог вдруг вызвал в сердце Берлина такой прилив тоски и преждевременной ностальгии, что он уже всерьез стал подумывать — не отменить ли вылет и не послать ли к черту этот Израиль.

— Почему я должен улетать из своей страны? — шептал он себе под нос. — Это моя родина. Пусть лучше эти гады катятся отсюда ко всем чертям!

Возле кресла стояли три пустые бутылки из-под пива. Берлин был немного пьян. Впрочем, он всегда выпивал пред тем, как сесть в самолет, отчасти из-за страха перед полетом, отчасти для того, чтобы, едва заняв свое место в салоне, сразу же уснуть.

Сегодняшний полет не был исключением.

В комнату вошел телохранитель Юрий, крепкий, широкоплечий парень в сером костюме и темных очках.

— Борис Григорьевич, машина у подъезда, можем выходить.

Берлин взял со столика пульт и убавил громкость.

— На улице все спокойно? — спросил он.

— Да.

— Проверь еще раз.

Телохранитель связался по рации с коллегой:

— Витя, как там?

— Все тихо, — ответила рация.

— Мы выходим. Будь наготове.

— Хорошо.

— Все в порядке, — обратился Юрий к Борису Григорьевичу. — Можем спускаться.

На улице было прохладно. Борис Григорьевич пожалел, что не надел пальто. Он поежился и спросил:

— Сумки погрузили?

— Да, — кивнул Юрий.

— Молодцы.

Они прошли к черному «мерседесу». Два охранника пристально оглядывали двор. «Муха не пролетит и мышь не проскользнет», — с усмешкой подумал о них Берлин. Юрий открыл перед ним дверцу. Борис Григорьевич забрался в машину. Салон был просторный и удобный. Обтянутое мягкой кожей сиденье позволило Берлину расслабиться. Вскоре мотор тихо, утробно заурчал, и черный «мерседес», сопровождаемый машиной охраны, покатил к аэропорту.

Глядя на проплывающие за окном родные улицы, Берлин опять затосковал.

— Ты женат? — спросил он у охранника.

Тот покачал головой:

— Нет, Борис Григорьевич.

— А девушка у тебя есть?

— Угу.

— Любишь ее?

— Конечно.

— Это хорошо. — И Берлин опять задумался, не замечая косых, недоуменных взглядов Юрия.

«Всего-то четыре бутылки пива, а на «поговорить» пробило, как от бутылки водки, — думал о нем охранник. — Слабоват ты, парень».

— Такие дела, — тихо произнес Берлин. — Россия-матушка, куда ты катишься? Птица-тройка, куда ты мчишься? Слышь, Юра, читал Гоголя?

— Конечно, Борис Григорьевич. В школе изучали. «Руслан и Людмила». И потом эта, как ее… «Мцыри».

— «Мцыри», — передразнил его Берлин. — Чему вас только в школе учили, лоботрясов? Вот послушай-ка лучше Пушкина:

И с каждой осенью я расцветаю вновь.
Здоровью моему полезен русский холод.
К привычкам бытия вновь чувствую любовь.
Чредой слетает сон, чредой находит голод.
Желания кипят, я снова счастлив, молод…

Нравится?

— Конечно, — кивнул Юрий. И тут же закончил за Берлина, смешно растягивая слова:

Я снова жизнью полн, таков мой организм.
Извольте мне простить ненужный прозаизм.

Очень красиво, правда, Борис Григорьевич. Только уж лучше лето, чем зима. Летом тепло и зелени много. На пикники опять же можно ездить.

Берлин нахмурился.

— Пикники… — протянул он, потирая лоб пальцем. — «Плывем. Куда ж нам плыть?»

— Что?

— Ничего, Юра. В Израиль, говорю, плывем. В Израиль, куда ж еще…

5

Ирина Генриховна Турецкая сидела на диване в своей родной квартире и ела виноград. Александр Борисович лежал, положив голову ей на колени. Он дожевал виноградину, которую она положила ему в рот несколько секунд назад, и потребовал:

— Еще!

Ирина взяла виноградинку, прикоснулась ею к губам мужа, но, едва он открыл рот, тут же отдернула руку.

— Сначала скажи! — потребовала она.

— Что?

— Ты скучал без меня?

Турецкий подумал, затем качнул головой:

— Нет.

— Врешь! — улыбнулась Ирина.

— Ты так думаешь? — Александр Борисович коварно улыбнулся. — Подумай сама, моя радость. Молодой, красивый мужчина остался дома один. Что бы ты сделала на его месте? Пустилась бы во все тяжкие!

— На его месте я бы хоть раз пропылесосила ковры. И не завалила бы раковину грудой грязных тарелок.

— Мне было некогда, — сказал Турецкий.

Ирина прищурила рысьи глаза:

— Развлекался с девочками?

— Точно!

— Вот и заставил бы их пропылесосить. А заодно бы и на лоджии порядок навели.