Честный проигрыш

— Ты любишь меня, — прошептала Морган. Джулиус поднял черную кружевную комбинацию и принялся, туго натягивая материю и стремительно пробегая ножницами, резать ее на узкие черные ленточки. Потом так же разрезал на ленточки черный бюстгальтер и парные к нему трусики. Резать пояс с резинками было труднее, и он ограничился тем, что рассек его на четыре куска. Чулки сложил вдоль и поперек, быстро разрезал и смахнул ножницами ошметки.

— О боги, — простонала Морган. — Ты прекрасен. Закончив, Джулиус подобрал шелковистую гирлянду из бело-синего платья и ленточки изрезанного черного белья и зашвырнул этот комок в прихожую. Ножницы кинул в сумочку Морган и швырнул сумочку на кровать.

— Кто, кроме тебя, додумался бы вот так изрезать одежду женщины.

Джулиус открыл шкаф и, вынув легкий плащ, перебросил его через руку. Взял чемоданчик.

— Это было прекраснее, чем когда ты резал бумагу. Джулиус вышел из спальни в гостиную. Встав с постели, Морган пошла за ним. Взволнованная, счастливая, гордая своей наготой.

— После этого ты не можешь уйти. Ведь ты сдался, Джулиус. Неужели тебе неясно, что ты полностью сдался?

Собрав разбросанные страницы «Тайме», Джулиус снова сложил их и сунул к себе в чемоданчик.

— Любимый, Джулиус, любимый…

Обогнув ее, он прошел к двери спальни и запер ее на ключ. Положив ключ в карман, прошел к входной двери.

— Джулиус…

Он открыл дверь и вышел, мягко захлопнув ее за собой. Послышались шаги — он спускался по лестнице.

Исчезновение было таким неожиданным, переход от присутствия к отсутствию таким резким, что Морган просто оглушило. Вытянув вперед руку, она так и осталась, замерев, среди комнаты, словно бы замурованная в тишину, двойными стеклами отгороженную от нескончаемого гула машин на Брук-стрит.

— О-о! — выдохнула она наконец и, подбежав к окну, как раз увидела садящегося в такси Джулиуса. — Боже мой, — прошептала она.

Рассказав Джулиусу, что, расставшись с ним, она все время плакала и бесконечно думала о нем, сидя в своих гостиничных номерах, Морган не солгала. «Освободиться от него» она сумела разве что в самом поверхностном и примитивном смысле слова, а именно — сколько-то времени прожить без него физически. Не рассказала она того, что впала тогда в отчаяние. В последние дни с Джулиусом Морган сумела разглядеть нечто, вдруг высветившее глубинную правду. Это было похоже на мистическое проникновение в сердце реальности и оказалось похоже на ощущение человека, которому посулили открыть потаенный смысл бытия, а потом, сохраняя важность и серьезность, показали кучку лежащих в грязном и жалком углу заплесневелых куриных косточек.

Всем существом полюбив Джулиуса, Морган, захлестнутая этой любовью, не могла не поверить, что и он тоже любит, — обычная иллюзия, жертвой которой всегда оказывается влюбленный. Слушая, как слегка заикающийся голос Джулиуса с едва заметным акцентом снова и снова твердит: «Я не влюблен в тебя, я не могу дать любви. Это всего лишь увлечение. Такие чувства мимолетны. И они проходят» — она слышала только одно бесконечное воркование: «Я люблю тебя, я люблю, я люблю…» Открытием, так поразившим ее в конце их связи, было невесть откуда пришедшее вдруг понимание, что Джулиус действительно ее не любит. На нее вдруг пахнуло чудовищным холодом, заставившим ее в ужасе отшатнуться и как-то днем лихорадочно собрать вещи и, глотая слезы, бежать, пока Джулиус был на каком-то заседании, чтобы только спастись от этого страшного ледяного дыхания. Откуда пришло ощущение холода, ей потом было так и не понять. В поведении Джулиуса все было без изменений. Он по-прежнему проявлял пылкость. И все-таки она чувствовала, что ее отталкивают, больше того, отвергают.

Позже все опять стало восприниматься иначе. Сплошное страдание, мытарства по отелям, пролитые от жалости к себе потоки слез, чудовищная процедура аборта, через которую она прошла, чуть живая от горя, мертвая пустота жизни в Вермонте. Детали стерлись из памяти, и Морган уже не спрашивала себя ни «как?», ни «почему?» и понимала только, что пережила огромную потерю, сломлена происшедшим, но, возможно, еще сумеет встать на ноги. Впрочем, удастся ли это, было уже не так важно. Важно было не так, так иначе справиться с каждым днем. Прошло какое-то время, и возникло смутное желание, а потом острая жажда попасть домой — вернуться в Англию. И появилась потребность увидеть Хильду.