Чет и нечет (полный текст)

В старинном доме, построенном польским революционером, жили в шкафах книги, привезенные прапрадедом с родины или выписанные прадедом из Варшавы и Кракова, но польская речь отмирала, для нее не было в Чупчи живительной почвы. Она стала домашней, комнатной - как цветы на подоконнике, птица в клетке. На польском языке говорили о самых простых вещах, но для подрастающей Сауле в доставшихся ей от матери польских словах жила не только особая, родная домашность. В них хранилась семейная память о прекрасных людях, которые прожили свою жизнь честно и по справедливости. Простые комнатные слова, как домашние боги, остерегали от всего мелочного, недостойного, чего не простили бы люди, когда-то жившие в старинном доме, первом доме Чупчи. Наверняка здесь никогда прежде не переходили на польский, чтобы скрыть от других что-либо хитрое и недостойное. Хотя иногда люди, живя среди чужих, так поступают со своим родным языком, радуясь этой возможности и не понимая, насколько это оскорбительно для родного языка: служить обману.

На каникулах Сауле и Шолпан ездили с классом на экскурсию в Алма-Ату. По картинной галерее ребят водила строгая женщина-экскурсовод. Полированной указкой она словно нанизывала картину за картиной. Шолпан растерялась: не запомнить всего, не записать.

- Шолпашка! Гляди! - Фарида подскочила, чем-то обрадованная. - Девятый вал! Художник Айвазовский! У нас в чайной такая же висит, даже побольше.

- Девочка, у вас в чайной висит копия, и, полагаю, неважная, - высокомерно глянула на Фариду женщина-экскурсовод. - А здесь подлинник.

Но ребята уже радостно гомонили перед картиной Айвазовского, словно после долгих странствий по чужим краям встретили земляка, одноаульца.

- Всегда так! - Женщина с указкой отошла к Серафиме Гавриловне. - Со всеми экскурсиями из сельских школ. Дойдут до Айвазовского и рады: знакомого встретили! У нас есть бронза Лансере: казах на лошади. Великолепный местный колорит. Казалось бы, вот где надо ожидать бурных эмоций. Но нет! Поглядят - и дальше. То же самое и с Хлудовым. Не бог весть какой талант, но кисть добросовестная, отличное знание казахского быта. Должно сегодняшних школьников интересовать прошлое народа? Нет! Проходят и мимо Хлудова. В залах современной живописи у нас есть великолепные работы современных казахских художников: Тансыкбаев, Урманче… Но они не будут иметь такого успеха у ваших ребят, как Айвазовский. Я уже привыкла. Увидят мои экскурсанты «Девятый вал» - и к нему. Общий эмоциональный взрыв. Я бы еще назвала знаете кого? Шишкина, его лес с медведями. В Третьяковке вам скажет любой экскурсовод… Популярность. Тысячи или даже миллионы копий повсюду, во всех широтах, в пустынях и где-нибудь в Атлантике на траулерах…

- Да, конечно… - льстиво поддакивала Серафима Гавриловна, тушуясь перед женщиной с полированной указкой.

- Скажите, пожалуйста, - подошла к ним Сауле, - в здешней галерее есть работы Рокуэлла Кента? - Голос Саулешки звучал резко, вызывающе.

- К сожалению, нет, - живо и как-то, уважительно отозвалась женщина-экскурсовод. - Вас интересует Кент?

- Да. Мне очень понравились его иллюстрации к «Моби Дику».

- Мне посчастливилось быть на выставке Рокуэлла Кента в Москве!

Женщина покраснела от гордости, заговорила с Сауле какими-то птичьими словами, Шолпан непонятными, хотя разговор шел на русском, втором ее родном языке. После, на улице, она спросила Саулешку:

- Ты спрашивала про художника… Он великий?

- Кент? - Сауле сердито усмехнулась: - Знаменитый! Не в нем дело. Просто имя вспомнилось, первое попавшееся из новых. Я на ребят разозлилась. Охота показывать себя дикарями. Получили, называется, художественное воспитание в чайной.

Шолпан на это ничего не сказала. В большом городе множество нового и интересного пролетало мимо нее, стороной, не подпуская близко к себе, даже отталкивая сердито: куда ты лезешь, дуреха! Но Шолпан не обиделась на город. Она во всем обвинила себя, свою аульную неразвитость.

Она не знала, что сама к себе несправедлива. Очень часто смятение человека перед новым и неизвестным выказывает не ограниченность, а напротив, большую, чем у других, способность что-то постичь во всей возможной полноте познания.

После поездки Шолпан стало по-новому удивлять многое привычное. В годы юности такие перемены нередко совершаются после долгой болезни: встаешь и заново учишься видеть знакомый до песчинки мир. Впрочем, долгая болезнь - тоже путешествие в другую жизнь.

Шолпан стала думать: надо уже теперь определить наперед самое главное, без чего в большом мире можно потеряться, как в степи, когда не видно ни солнца, ни звезд.

В мыслях о главном она не могла пока определить, где оно и как его искать. Предстояло найти не потерянное и потому уже известное, а что-то неведомое: можешь его с первого взгляда по неопытности не узнать, не узнав - легко пройти мимо своего, самого главного в жизни. Какое оно?

Шолпан часто думала о чем-то неизвестном ей. Оно тоже имеет свое слово, и его предстоит услышать, понять, ввести в свои мысли и поступки.