– Стало быть, на поруки, – подтвердил за Федьку крестьянский сын.
– Кто ж поручитель? Поручители нужны. Человек пять, – вспомнил еще горшечник.
– Найдутся люди, – глубокомысленно отвечал ему крестьянский сын.
– Запись бы поручную что ли… – гнул свое горшечник, теребя бороденку.
– Будет тебе и запись, дядя! Снимай замок, – отмел сомнения молодой.
Так они, ни разу не обратившись к Федьке, все трудности разрешили между собой. Уже загремели ключи, как вдруг молодой спохватился:
– Степан-то Елчигин, знать, без памяти. Куда его сейчас? Не сдвинешь.
И прежде, чем Федька что сообразила, горшечник решил:
– Завтра.
Мысль отложить дело ему понравилась. Следовательно и сомнения были – нельзя ведь почувствовать облегчение, если ты прежде не испытывал тяжести. А горшечник, догадавшись сказать: завтра, явственно ощутил, что отлегло на сердце.
– Завтра! – поспешно повторил он. – Как Елчигин обможется. Да и Константин Бунаков будет.
Крестьянский сын охотно согласился и с этим.
– Лежит и скорбит к смерти! – сообщил он чьими-то словами и, поднимая торжественно палец, продолжал в противоречии со сказанным улыбаться.
– Хорошо! – молвила Федька – надо же было что-то говорить! Она одно понимала: стоит выказать замешательство и сомнения уже не остановишь. – Хорошо. Посмотрим. Я спущусь посмотрю, что со Степаном. Со мной пойдешь, – указала она на молодого. – А ты здесь сторожи! – Нечего было горшечнику таскать за собой дух смуты.
Переглянувшись, сторожа повиновались.