Чет-нечет

Не готовая к отпору, Федька не сразу и поняла вопрос. Покосившись по сторонам, она уразумела, что времени прошло много: свеча давно догорела, теплится другая. И еще одна на груди Степана в руках.

– Я девка, – неожиданно для себя сказала Федька.

Не только вызов, нечто более сильное и значимое, чем потребность взломать ледяную застылость Антониды, подвигло ее к опрометчивому признанию – разъедающая тоска одиночества, которая проснулась с ней в тот же час и шевельнулась в душе.

– Я девка, – повторила она, не пытаясь даже понять, какими глазами смотрит на нее Антонида. Все равно ничего уж нельзя было вернуть и исправить, раз слово вырвалось. – Просто я переоделась мужчиной и ушла из дома, когда дома не стало… Когда дома не стало… – тихо повторила она себе, вспоминая былое чувство. Но Антонида не слышала ни вызова, ни боли, она не разбирала оттенков.

– Я знала, – сказала она без выражения. – Только что я Оттуда. Я Там проверила – девка. Расстегни рубаху.

Занемев от обиды, – бессмысленная то была обида, но не преодолимая – занемелыми от обиды пальцами, помедлив, Федька расстегнула крошечные пуговки, чувствуя жарко приливший стыд, и оттянула ворот, чтобы показать грудь. Но Антонида не глядела:

– Так и есть, – кивнула она, отстранено следуя за собственной мыслью. – Я Там была, и видела, что ты возьмешь Вешняка.

– Как это? – опешила Федька.

Сладкая придурь тоски и обиды слетала с нее, как мудреный сон под ушатом воды. Федька вгляделась: поразительное спокойствие Антониды нельзя было поколебать разговорами – нездешнее это было спокойствие. Тамошнее.

– Как же я возьму мальчика? От тебя? – пробормотала Федька. – Да его еще и найти надо, – сообразила она. – Без тебя никто не найдет. Ты ему нужна, только ты!

– Это все равно. Все уже было, и давно было, много раз было, – ответила Антонида, не меняясь в лице. – Ты его нашла и взяла. Было. Все одно и тоже. А я устала летать. Не могу же я вечно туда сюда… Даже ангелы устают сновать. Ангелы мне говорили, у них крылья болят после дождя, они раскладывают крылья на солнце. Сушат.

– Что ты такое… разве можно, – жалобно сказала Федька.

– Ну, что же, – молвила Антонида жестоко, – не хочешь Вешняка взять, так я тебя прокляну.

Затравленно билось Федькино сердце:

– Не сегодня – завтра сынок вернется. Что бы нам подождать немного, а?

С непроницаемым спокойствием Антонида кивнула. Не понятно только было, что она хотела этим сказать. Напрасно Федька ждала чего-то внятного. Как постичь застылое личико, где страдания не оставляют морщин и где горе кажется нечаянным напряжением бровей и губ? Могли ли скрывать в себе горе устремленные в никуда глаза под взлетом густых бровей, эти обиженно сложенные детские губки?.. И кто же нашел в себе столько дерзости, чтобы обручить с горем тихую милую прелесть, которую нужно было бы лелеять и нежить, чтобы не ускользнула она от людей, навсегда отстранившись от их бесстыдства и грубости?

Теряясь в беспомощных побуждениях, Федька вспомнила, что можно позвать соседей. И ухватилась за эту мысль.

– Соседям скажу, – поднялась она с преувеличенной бодростью. – Позову помочь. Утро уже, люди встают. И попа приведу. Попу сказать надо ведь.

– Приведи, – кивнула Антонида.

Ничего больше не дождавшись, Федька вышла на крыльцо и остановилась, ухватив перила.

В блеклой заре, неспешно кружась, опускался на город пепел. Шел он потоком крупных хлопьев – черные комки сажи в виду светлеющего небосвода. Пепел медленно оседал, растворяясь между серыми крышами…

Грачи. Безбрежная стая грачей опускалась с небес на землю. Медленно кружились последние птицы, за ними открывалось будущее дневное небо. Стояла необыкновенная тишина.

Кружилась голова. Федька глубоко вдохнула навеянный ветром воздух. Потом бесшумно вернулась в горницу. Не переступая порога, увидела Антониду возле мужа. И, сколько ни смотрела, женщина не шевельнулась. Тихонечко попятилась Федька и вышла.

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ. ЗОЛОТОЕ СВЕЧЕНИЕ

Антонида слышала, как Федька ступала по крыльцу и, крадучись, возвращалась обратно. Она слышала скрипучие ступеньки и как упала жердь… и опять слабый стук – выбравшись на улицу, Федька привалила на место калитку. Если бы Федька попыталась вернуться, не сложно было бы ее уличить – достаточно было выглянуть на крыльцо. Но Антонида не сделала этого, она знала, что за стенами наступает новый день и не хотела его видеть. Мысль о том, что после ночи восходит солнце, вызывала раздражительную досаду. Еще одна лишняя, ничего не меняющая перемена света и тьмы. Незачем было выходить во двор, хватало того, что Антонида различала мглистую серую муть в сенях. Слабее горели свечи; побуждая торопиться, подступал день.