Чет-нечет

– Это – про пятнадцать рублей, и про ребят для баловства, и про поддельные кости, и что пьяных ограбят, а потом выбросят да убьют – это все знают. Все люди вообще, – сказал Шафран, подмигивая товарищам.

– Все? – поразился Полукарпик, сокрушенный, как можно было думать, навсегда. Но нет, преждевременный послышался по горнице смех. – А царь знает? – громыхнул юноша по столу и попал, понятно, в край тарелки – взвились ошметки каши, звучно поляпались, посекая лица, сбивая улыбки. Затихая, дребезжала оловянная тарелка. – Царь знает?!

Отвечать желающих не находилось.

– Царь знает? – свирепея, вопрошал Полукарпик. Ответом было молчание.

– Ты бы государево слово и дело крикнул, – заявил он тогда Шафрану.

– Так ведь… – Шафран смеялся, но странный для человеческого уха, квакающий смех его проще было бы объяснить пьяной растерянностью, чем действительной склонностью к веселью, в которой трудно заподозрить земноводное существо. – Так ведь… что кричать, если все знают?

– Все? – затормозил опять Полукарпик. Он дрогнул, и гости, уловив слабину, навалились все враз:

– Все! Ты же дураком и окажешься!

Сомнения оставались у Полукарпика, но обессилил. А гости, словно испытывая потребность на этом кончить, вставали из-за стола, иные тянулись похлопать юношу по плечу, другие, не столь снисходительные, говорили:

– Вот ты пойди и крикни!

– А потом объясни, откуда ты знаешь.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. В КОТОРОЙ ФЕДЬКА ОБНАРУЖИВАЕТ В СЕБЕ СВОЙСТВА ЗАДОРНОГО ИГРОКА, ПОЛУЧАЕТ В ПОДАРОК ЗИНКУ И СПАСАЕТ ШАФРАНА ПОД БЕГЛЫМ ОГНЕМ СТРЕЛЬЦОВ

Воспользовавшись сумятицей, поднялась и Федька. Внесли огонь. Холоп обносил огарком настенный светильник из оленьих рогов. На каждом из отростков имелась чашечка, в середине которой стояла на роговом острие свеча. В горнице, оказывается, было очень темно.

На дворе же сумерки еще не сгустились до черноты, хватало света, чтобы не запинаться. Федька сбежала по лестнице и наткнулась на возникшего из тени человека.

– Чего изволите? – вкрадчиво осведомился он, преградив путь.

В пору было и вздрогнуть: остатки разодранного палачом носа напоминали собой искромсанную редьку, отчего и вся рожа холопа походила на обросшую бурьяном комковатую груду.

– Нужное место утробные потребы, – пролепетала Федька, когда опомнилась.

Оскалившись в знак признания такой уважительной причины, Рваная Ноздря повел ее через двор, полагая долгом вежливости время от времени обращать к ней изуродованное лицо. Ладно еще, что вежливость его простиралась лишь до входа в нужник…

Возле колодца на скамье Федька нашла бадью с остатками воды и сколько могла вместить пила. Потом, зыркнув по сторонам, зашла за угол, в темный закуток, где под глухой стеной валялись сучья и мусор, запустила пальцы в горло и только успела их выхватить, как хлынуло жидкое теплое месиво. Еще несколько раз, очищая желудок от полутора стаканов водки, она вызвала рвоту и долго стояла, согнувшись. Мучительно поджимался живот, дрожали пальцы и нужно было придерживаться за бревенчатую стену, чтобы не шататься, но в голове вроде бы прояснялось. И хотя быть этого не могло, чтобы так легко и послушно развеялась пьяная муть, она испытывала облегчение – хотя бы чувством. На губах мерзость, но воздух свеж и хорошо слышатся звуки.

Размеренно и устало бухал пожарный колокол.

Распрямившись, Федька обнаружила соглядатая – Рваная Ноздря ждал.

– Что стоишь, воды принеси, – велела Федька, не особенно удивившись.

Она заставила Ноздрю держать бадью и долго плескалась, умывала лицо, а заодно для чего-то и шею. Ноздря усердно заливал Федькины сапоги и обливался сам, переступал он излишне резво, с не оправданной никакими внешними обстоятельствами живостью.

Когда холоп отправился опять к колодцу, Федька заскочила за клеть и пошла вдоль ограды, везде высокой, частью надстроенной. Иногда это был частокол, иногда забор – в промежутках между строениями, где доски задвигали в пазы столбов. Нечего было и думать, чтобы выбраться на волю без лестницы или подходящей подставки. Федька бродила, примериваясь к ограде из любопытства, – возвращаться в душную горницу, снова пить, есть жирное, слушать тошнотворные разговоры не хотелось.

Достигнув ворот, она увидела сторожа с саблей на боку и сразу повернула обратно, рассчитывая пройти двор насквозь до другого края.

В путаном хозяйстве Подреза со множеством высоких и низких строений, с пристройками, чуланчиками и неожиданными тупиками там, где можно было рассчитывать на проход, продолжалась своя, независимая от гостей жизнь. Ласковое ржание лошади, что сунула морду тебе в затылок, заставляло шарахаться, чтобы увернуться тотчас же от лохматого пса, который в злобном, но жестоко оборванном прыжке, громыхнул цепью. Федька плутала, несколько раз упираясь во внутренние заборы и плетни; смутно угадывались деревья сада.