Чет-нечет

Следовало, наверное, уйти, но Федька стояла, вспомнив Елчигиных. Она никогда их надолго не забывала, а вспомнила сейчас и забилось сердце.

– Где мои засранцы? – спросил из щели Шафран – на удивление складно.

Федька, понятно, не ответила.

– Все в дым пьяные, – сам сообразил Шафран. И после некоторых колебаний выпал из темноты.

Обвиснув на подчиненном, Шафран, как видно, задумался о нелегких обязанностях начальствующего лица, однако эта мысль ему не далась и, проделав подспудный путь, вильнула в сторону:

– Плохо мне здесь, Феденька. Мне здесь, Феденька, нехорошо. Не хорошо, а плохо.

Он пытался очертить в воздухе нечто такое, что могло бы вместить в себя это самое «плохо» во всей его многозначной сложности, но потерял равновесие. Почему Федька и вынуждена была некоторое время с ним бороться, чтобы удержать от новой попытки пуститься в объяснения. Шафран обиделся, затих и молвил с укоризненной горечью:

– Все, Федя, в жизни поддельное. Все! Все подлог и блядство!

Любопытные свидетельства столь прискорбного положения вещей мог бы, наверное, сообщить Шафран, если бы его полуночный собеседник располагал досугом внимать. Но Федька уважения начальнику не оказала – до того ли было, когда разнесся густо начиненный матюгами голос воеводы. Пальба и всякие необязательные перебранки стихли, один лишь Шафран, не разобрав, кто говорит, продолжал маловразумительные свои речи.

Надсаживаясь свирепым криком на всю слободу, князь Василий предрекал таким-растаким изменникам то же самое, в сущности, что много раз уже обещали до него стрельцы, но имел несколько важных прибавлений, которые и заставили затихший народ прислушаться. Каждую разэдакую тварь, которая сейчас же не откроет такие-сякие ворота, туда их сюда!, ожидали дыба, кнут и все растаковские казни. Делая остановки после особенно мощных всплесков чувства, князь Василий прокричал напоследок, что представляет в Ряжеске особу государя (это место осталось без украшений) и потому дальнейшее сопротивление будет рассматриваться как скоп и заговор со всеми вытекающими отсюда трах-тарарах последствиями!

Перестали кривляться тени, остановили свой бег огни – холопы смутились. Там и здесь зашевелились исчезнувшие было гости, вылезали из бог знает каких погребов и запечий. В отчаянной, безнадежной уже попытке приободрить и гостей, и челядь Подрез кинулся отлавливать малодушных. Подьячие позволяли себя волочить, покорно принимая поношения и тычки, но боевым духом не проникались, а расползались врозь, стоило оставить кого без присмотра. Дерзость упавших духом холопов простиралась так далеко, что они уклонялись от пинков и зуботычин. Все было напрасно, что-то в холопьих душах надломилось!

Изловчившись припереть Шафрана к стене, Федька бросилась догонять метавшегося по двору Подреза.

– Ключ! – требовательно закричала она. – Ключ от задней калитки!

Подрез оглянулся. Он держал под собой, скрюченного вдвое человека и смотрел на Федьку волчьими глазами. Однако, Федька не сомневалась, что ключ найдется, раз только Подрез узнал ее.

Отпущенный без предупреждения, человек тюкнулся головой в землю, а Подрез достал из кармана большой грубый ключ – Федька сцапала его прежде, чем хозяин успел что сказать.

Шафрана она прихватила по дороге и не забывала потом за ним присматривать.

Но вот ключ ничего не открывал, застрял в замке ни туда, ни сюда. Прохваченный общим страхом, Шафран толкнул Федьку и взялся крутить, вихляво извивался телом, приседал и пыхтел – железо не поддавалось. Ключ, по всему судя, не от того замка попался – Подрез сунул, первый, что нашел в кармане.

Они теряли время, а торжествующий рев известил о прорыве – стрельцы вломились. Вопли, вой, грохот, пальба заставляли вспомнить о не раз звучавшей угрозе «все здесь к черту перевернуть!» Надо было понимать так, что двор изменника отдан осаждавшим на всю их волю как награда за ратное долготерпение.

Под натиском не разбирающих правых и виноватых стрельцов народ отступал на задворки, ломился через невидимые в темноте преграды, спотыкался, бежал; явились помощники вертеть ключ. Шафрана оттеснили. И вовремя: тут его скрючило, послышались рвотные звуки, запахло блевотиной. Визжала полураздетая девка. А ключ наконец хрястнул, окончательно засев в замке. Но уже тащили топор – треск и лязг, дверца распахнулась, народ ломанул в дыру. Основательно опорожнив желудок, не без труда распрямился Шафран, отер, отдуваясь, рот, и шатнулся туда же – во мрак.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. ФЕДЬКА УГРОЖАЕТ

Пошарив среди колючих стеблей, Федька нащупала камень – вкрадчивые тени собак по косогору остановились.

– Пошли вон, убирайтесь, – пригрозила Федька вполголоса, чтобы не привлекать людей. Псы сдержанно зарычали.

Наверху, по краю откоса раздавались крики – там кого-то били. Люди пробежали в одну сторону, потом в другую, кто кого мордовал и топтал, понять было невозможно, смолкали, затерявшись в ночи, голоса.

– Пощупай ногу, – промычал Шафран. – Вот… щиколотку.

Когда Федька принялась стаскивать сапог, он тихонько заныл, а тронула щиколотку – вскрикнул.