Четки фортуны

Он вернулся в консульство незамеченным и на следующий день по графику сидел за столом дежурного дипломата, принимая заявления на продление или обновление паспорта, на выдачу свидетельств, и так далее, и тому подобная повседневная рутина – знали б ее девки, не гонялись бы за дипломатами. Тем паче им подолгу на одном месте не дают засиживаться, чтоб связями не обзавелись, не окрепли: даже камень лежачий на одном месте мхом обрастает, а уж человек… И по истечении положенного срока Ивана Меджибожа перевели в другое консульство в этой же стране.

В Энбурге тогда убрали бежавшего главаря, или, иначе, лидера националистов одной из окраин советской империи; западная пресса это особенно не муссировала – очень ей нужна свобода какого-то славянского меньшинства, славянам полагается ярмо да батог; советским же посольством, следовательно, в столице этой Шварцляндии устраивался прием… совсем по другому поводу. А на прием своего консула сопровождал Меджибож. Посольство располагалось в особняке ХIХ века, мужчины были в строгих костюмах, зато дамы затмевали друг друга шелками, мехами и драгоценностями. Только переводчица при после была в форме, правда, без погон. Да и переводчица ли? Но что при посланнике – вне сомнения.

Когда Иван разглядел ее лицо, то чуть икрой не подавился. Это была Эмма?.. Элла… нет, как же ее звали? Ева? Ради которой он чуть не пустил под откос карьеру, свободу – всё. Да ради нее ли? Ради любой русской он тогда сделал бы это. Тогда царь в голове отрекся от шварцляндского их разговора, слова шварцляндские стали насекомы-ми-уховертками, которые добирались до мозга и сверлили своим смыслом. Лучше б он не понимал этот мраков язык, а ведь сколько жизни ухлопал, чтоб его освоить, чтоб говорить, подобно урожденному шварцляндцу. И с чего графья попирали русский? За то ныне на Соловках портянки протирают – и поделом!

На приеме все общаются со всеми, каждый преувеличенно рад каждому. Иван ушел бы, скрылся от греха подальше, да служба не велит – без консула нельзя. Но вроде обошлось. Народ, если этих расфуфыренных дамочек можно назвать народом, стал потихоньку растекаться. Но чему быть, того не миновать. Уже в фойе он лицом к лицу столкнулся с – ах, да! Ее звали Марией. Она засмеялась:

– Здравствуйте, товарищ Меджибож.

– Разве мы с вами знакомы? – Кто бы усомнился в его искренности.

– Как же, как же, – лукаво улыбаясь, продолжала товарищ Мария. – Ночь. Улица. Фонарь. Аптека. А под фонарем…

– Ну, разумеется, – кивнул Меджибож, – Александр Блок.

Товарищ Мария перестала улыбаться:

– Скажи спасибо, Иван, что я твою измену партии приняла за высшее признание моей красоты.

– Кто-то ради любви не выполнил долга? – решил стоять на своем до конца Меджибож.

– Хочешь, напомню, как ты…

– Это явное недоразумение. Я вас вижу впервые.

– Ой ли?

– Но должен признаться, – сориентировался Иван, – что ради вас можно, да и не жаль, потерять голову.

Товарищ Мария довольно улыбнулась.

– Наташа, – позвал ее по-свойски посол. – Тебя здесь спрашивают.

Она укоризненно покачала головой, как учительница провинившемуся ученику, вздохнула и протиснулась между полуобнаженными спинами в соболях и чернобурках.

– Наташа? – Иван не заметил, как почесал в затылке. Жест, не рекомендуемый дипломатам.

Эпилог

Артэми уже в аэропорту получила запечатанный конверт и положила его в черный лаковый ридикюль, устроив на нем прощальный парад своим алебастровым пальцам в кружевных митенках.

Только через месяц в издательство «Черная лебедь» пришел ответ. Все три варианта, на взгляд Артэми, в равной степени были жизненными; она их переведет все и отдаст в журнал «Литератюр ожурдюи», посмотрим, каков будет эффект. Но все три варианта объединяет один общий минус: всюду забыта черная сотня. А ведь Ева – белая черносотенка. Посему ни одна версия не угадывает истинной истории. А она значительно проще и поразительней.

Авг. – окт. 2002 г .

Роковая сделка

Чудом избежавшие истребления переулки старой Москвы, что за домом Герцена, спешно меняли свой вид. Иностранные компании соперничали между собой из-за стареньких особнячков, взвинчивали на аукционах цены и, уж если дорывались, не жалели средств на их восстановление. Особняки и целые барские подворья оживали, воскресали, открывали глаза, как спящая красавица после долгого сна, и удивленно не узнавали у своих ворот флаги невиданных государств, таблички с названиями неслыханных фирм и корпораций. Окна особняков были занавешены тяжелыми атласными шторами, а если они отодвигались невидимой рукой, за ними сияли каскады хрустальных люстр и светильников. Почти никто никогда в эти особняки не входил и из них не выходил. Зато из ветхого, пока не откупленного из-под коммунальных квартир двухэтажного дома с поблекшей мемориальной доской на углу Трехпрудного переулка, вышел молодой человек с тонким выстраданным лицом, в черной рубахе, с этюдником в руке и направился в сторону Тверской. Проходя мимо щегольского особняка, он зловеще ухмыльнулся: покупайте, мол, покупайте, вкладывайте, придет время, мы вас отседа в шею…