Четверка червей

Спустя целую вечность моторизованная процессия, состоявшая из «Изотт-Фраскини», «Роллс-Ройсов», «Линкольнов» и изготовленных на заказ «Дюзенбергов», сумела добраться и проникнуть в «Мемориальный Парк» — что по-голливудски соответствовало кладбищу, — где настоящий океан скорбящих почитателей таланта безвременно, усопших шумел и гудел, вздымаясь нетерпеливыми волнами в ожидании погребальной церемонии. Епископ, который казался неиссякаемым, отслужил еще один молебен в сопровождении хора чисто вымытых мальчиков в великолепных стихарях и с ангельскими лицами. Еще тридцать одна женщина упала в обморок, и кареты скорой помощи незаметно и безостановочно подъезжали и отъезжали от места грандиозного действа. Одно гранитное надгробье было свалено на землю, а два каменных ангела навеки лишились своих левых рук. Джек и Блайт были опущены рядом друг с другом в скорбно украшенные еловыми ветками могилы, усаженные по краям гигантским папоротником и засыпанные доверху венками из белых лилий. Бонни, не замечая руки Чудо-мальчика, стояла молчаливая, холодная, строгая и безучастная, наблюдая, как ее мать совершает свой последний уход со сцены, где разыгрывается вечный драматический спектакль под название Жизнь. Тай стоял в одиночестве с опущенными плечами и невыразимо горькой усмешкой на губах, следя за тем, как его отец совершает тот же прощальный уход. В конце концов все практически — не совсем, однако, — закончилось. Единственной частью траурного туалета, которую Бонни оставила на память грядущим поколениям, был сухой черный батистовый платочек, выхваченный из ее руки какой-то толстой женщиной в соболях и с маниакальным взглядом, когда Бутчер вел ее назад к лимузину. Тай, заметив это, утратил последние остатки выдержки и бросился на толстуху с кулаками, но Алан, Лу и Эллери с трудом оттащили его прочь. Звезды плакали и плакали, а солнце ослепительно сияло над Голливудом. В общем, все отлично провели время, и Сэм Викс с чувством заявил, вытирая испарину под своей черной повязкой на глазу, что все было — другого выражения не подберешь! — просто великолепно!

* * *

Но как только Бонни удалилась на безопасное расстояние от всевидящего ока толпы, она дала волю горьким слезам, спрятав лицо на груди и сотрясаясь от рыданий в объятиях Чудо-мальчика, пока лимузин пробирался в густом потоке уличного движения, пытаясь улизнуть от преследовавших их автомобилей ненасытной прессы.

— О, Бутч, все было так ужасно! Совсем как на п-параде роз. Удивительно, что они не п-попросили меня спеть что-нибудь п-по радио!

— Все уже позади, дорогая. Забудь про это. Все уже прошло!

— И дедушка не приехал. О, я его ненавижу! Я сама звонила ему сегодня утром. Он отказался. Сказал, что очень болен. Что не может выносить похорон, и что я должна попытаться его понять. Его родная дочь! О, Бутч, я так несчастна!

— Забудь этого старого сухаря, Бонни. Он не стоит твоих переживаний.

— Я надеюсь, что никогда больше его не увижу!

Когда они прибыли домой в Глендейл, Бонни извинилась и отослала Бутчера прочь, и приказала Клотильде захлопывать дверь перед носом любого, будь то друг или враг, кто бы ни постучал. А сама она заперлась в спальне, всхлипывая и пытаясь, как ни странно, отыскать успокоение в толстой пачке корреспонденции, оставленной для нее Клотильдой.

Тай, которому пришлось кружным путем добираться до Беверли-Хиллз, сменил открытый бунт на угрюмое замкнутое молчание; его сопровождающие благоразумно оставили его на попечение Лаудербека и удалились. Но едва он успел пропустить третий стаканчик бренди, как зазвенел телефон.

— Меня нет! — рявкнул он Лаудербеку. — Ни для кого, слышишь? Я покончил навсегда с этим городом! Я покончил со всеми, кто в нем живет! Здесь все насквозь фальшиво, безумно и порочно! Пошли того, кто звонит, ко всем чертям!

Лаудербек воздел к потолку страдающий взор и произнес в телефонную трубку:

— Извините, мисс Стьюавт, но мистева Войла…

— Кто? — завопил Тай. — Погоди! Дай сюда трубку!

— Тай, — сказала Бонни таким странным голосом, что его охватила холодная дрожь. — Ты должен приехать сюда немедленно.

— Какого дьявола случилось, Бонни?

— Прошу тебя. Поторопись. Это ужасно важно.

— Дай мне три минуты, чтобы переодеться!

Приехав в дом Бонни, Тай обнаружил Клотильду плачущей у подножья лестницы, ведущей из холла на второй этаж.

— Клотильда, где мисс Стьюарт? Что происходит?

Клотильда заломила свои пухлые руки:

— О, мсье Ройаль, это в самом деле вы? Мадемуазель поистине сошла с ума! Она там, наверху, все переворачивает вверх дном! Я желала позвонить мсье Бутчерру, но мадемуазель пригрозила мне. Elle est une tempête![42]

Тай взбежал вверх по лестнице, перескакивая сразу через три ступеньки, и обнаружил Бонни в развевающемся розовато-лиловом крепдешином халатике, которая, как сумасшедшая, выбрасывала на пол содержимое ящиков секретера и письменного стола. Будуар се матери выглядел так, словно в него ударила молния.

— Их здесь нет! — кричала Бонни в отчаянии. — Или я не могу их найти. Какая же я дура!