Четверо детей и чудище

— Надо тебя вымыть. Отдраить хорошенько и паразитов повывести. А то всех жильцов мне заразишь. — Она открыла кран над одной из ванн.

Съежившись от смущения, я сняла джинсы, футболку и трусы. Она с изумлением посмотрела на мою одежду, качая головой, потом подобрала ее двумя пальцами и бросила в плетеную корзину.

— Девчонка, значит. И чего только в этот диковинный мальчиковый костюм нарядилась, — сказала она. — Давай пошевеливайся. Залазь в ванну и начинай с себя грязь соскребать.

Я осторожно сунула ногу в воду и взвизгнула:

— Ледяная!

— Давай уже залазь, сколько можно. Ишь, расшумелась, — прикрикнула она. — По-твоему, у нас есть время для каждого тут воду подогревать? Шевелись, кому сказано, до полуночи мне как пить дать еще десяток приведут.

Я наскоро вымылась в леденющей воде сидя на корточках — дно у ванны было шершавое и мерзкое. Мыло воняло и щипало глаза.

— И космы свои вымыть не забудь, — сказала надзирательница.

Шампуня не было, так что пришлось намыливать голову мылом, а потом окунать в ванну. Вместо полотенца выдали маленькую ветхую тряпочку, так что с меня текло в три ручья, пока я натягивала чистую одежду, выданную надзирательницей: странную жесткую нижнюю юбку и длинные чесучие подштанники, грубое серое платье с фартуком, который мне оказался очень велик, и ботинки не по размеру.

— Извините, мне ботинки малы, — пробормотала я, но надзирательница плевать на меня хотела.

— Ступай. — Она потащила меня за собой.

Она провела меня через комнату, где было полно детей, совсем малышей и постарше. Меня, видимо, отнесли к категории повзрослее и потому потащили дальше. Какая-то девочка, не старше Моди, поймала меня за юбки — хотела, видно, на ручки, — но надзирательница, недовольно цокнув языком, отцепила ее пальчики.

Наконец мы пришли в длинную унылую комнату, где ровными рядами сидели женщины. Большинство были совсем старые, седые и беззубые. Одеты все были одинаково, в казенное серое.

— Посидишь здесь до ужина, — сказала надзирательница. — Твой номер — сто двадцать один. В спальне будешь спать в кровати с этим номером. А завтра определим тебя в полировальный цех. Не смотри на меня так! Это не работа, а чистая синекура. Скоро освоишься.

— А как же уроки? Я что, не буду в школу ходить? — спросила я.

— Читать-писать умеешь? Цифры знаешь?

— Да, мэм.

— Тогда какие тебе еще уроки? — Она покачала головой и энергичным шагом вышла из комнаты.

Неприятная дама, и все-таки мне хотелось, чтобы она осталась, не бросала меня с этими странными неподвижными старухами. Как себя вести? Что говорить, что делать? Я на цыпочках пошла по рядам, пытаясь отыскать свободный стул. Надо найти номер 121. Никаких пометок на них на первый взгляд не было.

Одна бабулька кивнула мне, вроде как приветливо, и я наклонилась к ней.

— Скажите, пожалуйста, куда мне сесть? — шепотом спросила я.

— А сюда и садись, деточка, — сказала она и сделала широкий жест, как будто перед ней было пять мягких кресел.

— Спасибо, но куда именно? — нерешительно спросила я.

— Прошу, раздели со мной скромную трапезу. — Пожилая женщина величественно указала на невидимое блюдо.

— Что, извините?

— Не слушай старую Сари, она в полном маразме, — сказала ее соседка. Она была куда моложе, лет тридцати-сорока, но лицо у нее было грубое, очень худое, изборожденное глубокими морщинами. — Половина наших не в себе, — продолжала она буднично. — Может, так оно и легче.

— Здесь очень плохо, да? — спросила я.

Женщина передернула плечами:

— Родным домом не назовешь — но другого-то у меня нет.

— А уйти отсюда нельзя? Мы тут заперты? — спросила я.

— А куда ты пойдешь? В канаве еще жестче спать, чем в тутошней постели, да и холоднее.

— Но можно ведь много работать, скопить денег и купить свое жилье, да?

Она уставилась на меня:

— Здесь жалованья не платят, барышня. Мы работаем за еду и крышу над головой.

— Но это же как тюрьма, а я ничего плохого не сделала, честное слово, — воскликнула я.

— У тебя нет денег, и идти тебе некуда. Этого им достаточно, — сказала женщина. — Тебе еще многому предстоит научиться.

— Значит, отсюда никогда не выйти? — спросила я.

— Ну, если будешь у надзирательницы в любимицах, она, может, при случае и сосватает тебя в услужение, только для этого надо к ней подлипать день и ночь, а это не по мне.

— В смысле — служанкой?

— А кем же еще?

Я подумала о всех прочих возможностях, оставшихся в будущем, и на меня накатило отчаяние. Я подняла голову и посмотрела на окна. Я смотрела на них весь тот длинный, одинокий вечер, пока медленно угасал свет.

Нас отвели в другое унылое помещение, где были длинные столы и скамейки. Мы снова расселись рядами и стали есть несвежий хлеб и запивать его водянистым какао с комками, от которых дрожь пробирала. За столом никто не разговаривал. Может, не разрешалось. Только печально шамкали беззубые рты, пережевывающие в кашу хлеб.