Четверо из России

Мы сдвинули солому в угол и только тогда получили разрешение умыться и подойти к длинному столу. Девчонка дала нам по кусочку плотного хлеба, налила в миски какой-то бурды, которую баронесса называла кофе. Противная еда, но голод – не тетка, и мы съели свои куски, не заметив.

– Луиза! – крикнула помещица. – Дай им еще по одной порции.

Девчонка со всех ног бросилась в дом, вынесла еще три куска хлеба, но, когда хотела положить перед Левкой, баронесса остановила ее:

– Этому не давай. А тому, – показала на Димку, – дай еще два куска.

Фрау, наверное, думала, что если мы голодные, то готовы продать товарища за кусок хлеба. Но она ошиблась: Димка отдал хлеб Левке.

– Тому не давать! – крикнула помещица.

Тогда мы с Димкой тоже не стали есть своих порций. Баронесса побагровела, как вчера, и приказала служанке:

– Отдай все свиньям!

Девчонка насупилась и стояла у стола, не торопясь выполнить повеление хозяйки.

– Повторять? – крикнула баронесса.

Луиза собрала со стола хлеб, так и не подняв головы, понесла его в хлев. Мне почудилось, что в глазах у девочки блеснули слезы. Кто же она в доме? Родственница или чужая?

Мы все еще стояли у стола. Я следил за Луизой, но, почувствовав на своем лице чей-то взгляд, оглянулся и увидел ту самую девушку с косами, которую мы видели в толпе невольников. Она стояла в открытых дверях коровника и, облокотившись о лопату, приоткрыв рот, смотрела на нас.

– Что? Или не признала? – неловко усмехнулся я.

– Признала… Вы – русские!

Я радостно кивнул.

– Тебя как зовут? – спросил Димка:

– Агриппиной… Груней, – поправилась девушка.

– Что такое? – услышал я сиплый баронессин голос: – В моем присутствии – ни одного слова на вашем языке!

Мы уже собирались идти не солоно хлебавши в свой амбар, когда калитка широко распахнулась и в ней в сопровождении овчарки возник Не Жилец на белом свете…

– Мама, теперь можно? – спросил он.

Баронесса кивнула. В ту же минуту в калитку, тесня друг друга, полезли маленькие немцы. Оказывается, Карл собрал их, чтобы похвастаться русскими детьми и дать цирковое представление. Все эти хорошо одетые «кнабе» и «медхен»[35] остановились в тени сарая и пялили на нас глаза, как на дикарей.

– А почему они не красные? – удивленно вопрошала маленькая немочка. – Они такие же, как люди…

– А почему вы белые? – расхохотался Левка. – Я думал, вы – коричневые…

– Он говорит по-немецки, – шушукались ребятишки, а девчонка, удивлявшаяся нашему сходству с людьми, хлопала в ладоши:

– Они совсем, как мы…

– Я бы подох от стыда, если б походил на вас, – бурчал по-русски Димка.

– Они унтерменши, – назидательно поучала баронесса. – Смотри, Грета, это же настоящие дикари! До чего они грязные, рваные…

Мы с Левкой не успели взять из дома смены белья. Весь туалет был на нас, и недельное путешествие в вагоне уже дало о себе знать. Вдобавок ко всему Левка порвал свои штаны и вынужден был одеть лишние Димкины брюки. Но Димка – рослый, а Левка против него шпингалет и в длинных брюках, подвязанных на груди, походил на кота в сапогах.

Я внимательно осмотрел русских «дикарей». Что и говорить – видик! Левка, одетый в синюю ситцевую рубашку и длиннейшие штаны, стоял, сунув руки глубоко в карманы, и его желтые ботинки казались неимоверно большими на тощих голых ногах. Моя розовая рубашка давно потеряла первоначальный цвет, а штаны, порванные под коленкой, должны были производить на этих вышколенных киндеров ужасное впечатление. И только Димка в серой рубашке оставался самим собой.

Мне стало совестно за наш с Левкой вид, я отошел от немецких ребят и, подпрыгнув, сломал ветку с ивы, что росла в углу двора. Как только хрустнул сучок, ко мне бросилась овчарка и, зло ощерясь, положила на мои плечи лапы.

– Ты что делаешь? – крикнула баронесса. – Нельзя деревья ломать!

– Фрау Марта, я сделаю дудочку, – растерявшись и боясь собаки, ответил я.

– Я тебе покажу дудочку… Ничего в этом дворе нельзя трогать. Тебе понятно?

– Понятно, фрау Марта, – как можно вежливее ответил я. – Очень извиняюсь.

Кто был для меня страшнее: овчарка или баронесса? Я все же опасался больше овчарки, все время смотрел в ее горящие глаза, которые подстерегали каждое мое движение, и с облегчением вздохнул, услышав, наконец, голос Карла:

– Тир, иди сюда!

Овчарка нехотя улеглась у ног Не Жильца…

Я подошел к Отто и, дернув его за пиджак, дал понять, что мне нужен нож. Старик улыбнулся и достал из кармана складник. Я кивком головы поблагодарил Отто и стал вырезать из ивовой палочки дудку. Когда она была готова, живо подобрал вальс «На сопках Маньчжурии» и заиграл. Меня немедленно окружили ребятишки.

– Ой, смотрите, девочки, играет, – воскликнула маленькая Грета.

– У него что-то получается, – усмехнулся товарищ Карла. – Кажется, вальс…

Вдруг раздался хохот. Я оглянулся и увидел, что смеются над Левкой, который пытался вырваться от овчарки, схватившей его за штаны. Собака была сильнее, и Левка упал на спину. Я бросился к Большому Уху. Но что за чертовщина? Наш Федор Большое Ухо улыбался! Откинув руку, он почесывал голову пса, тихонько приговаривая: «Тир, Тир, ты, я вижу, умная собачка»…