– Хлеб надо прежде заработать, – пробубнил горбун. Мы отвернулись от стола, чтобы не видеть жующих поляков.
Солнце едва взошло, и, если бы не запах коровьего навоза, можно было бы сказать, что воздух напоен свежестью.
– Молокоед, как будет по-немецки «аромат»? – ехидно спросил Димка.
Я достал из-за пазухи словарик и отыскал в нем то, что требовалось Димке:
– Дер дуфт.
– Ви гут дуфтет![40]
– восхищенно подняв голову к небу, выговорил Димка.– Шарм![41]
– воскликнул Левка.Стоя перед навозной кучей, мы стали знакомиться с новыми словами, которые теперь входили в наш быт. Мы узнали, что хлев – это не что иное, как «шталь», двор – «гоф», сарай – «шуппен», а стадо – «герде». Неужели наш удел отныне только чистить гофы, пасти герды и жить в шуппен?
– Арбайтен! – вдруг крикнул Камелькранц, заставив нас вздрогнуть.
Поляки медленно подходили к углу сарая, выбирали себе лопаты и молча выстраивались перед воротами.
– Идите сюда!
Управляющий стоял около вороха лопат и протягивал нам три коротких заступа.
С лопатами мы подстроились к самому концу колонны. Горбун осмотрел ряды невольников, махнул рукой. Отто раскрыл ворота, и все вышли на улицу.
Никакой улицы, собственно, не было, а была только дорога, огибавшая большой дом с уже известными нам щитами на воротах, уходившая куда-то в лес. Поляки медленно двинулись вперед, сутулясь и волоча ноги. Мелкая пыль, лежавшая толстым слоем на дороге, медленно поднималась в воздух, и так как мы шли самыми последними, то глотали ее килограммами.
Колонна втянулась в лес. Под высокими желтыми соснами было прохладно и так хорошо пахло хвоей, что невольно вспоминалось наше житье в Золотой Долине. Сосны устилали бурой хвоей всю почву, на которой не видно было ни кустика, ни травки, ни валежника.
– Смотри, Молокоед, – толкнул меня Димка. – Кресты!
Влево от нас, на небольшой полянке, действительно, возвышалось много крестов. Одни уже почернели и наклонились, другие стояли совсем еще новенькие – наверно, недавно уложили под ними покойников. Против кладбища, у самой дороги, виднелась деревянная будочка, а в ней, склонив набок голову, застыла каменная женщина с ребенком на руках.
Из колонны выскочил небольшой полячок, упал на колени перед женщиной и, сложив руки над головой, стал молиться.
– Матка боска! – разобрал я в его шепоте.
Поляки остановились и ждали, когда кончится молебствие. Я внимательно смотрел на маленького полячка. Продолговатое, с легким шрамом у правого глаза, лицо на первый взгляд выглядело забитым и потерянным. Но когда поляк встал и оглянулся, взор его был враждебен.
Легкие серые брюки и серая же куртка с желтой повязкой говорили о том, что он поляк, но во всем обличье проглядывало что-то немецкое.
Я почему-то сразу невзлюбил этого человека и, когда он споткнулся, невольно бросил ему:
– Иди, иди, чего спотыкаешься?
Поляк оглянулся, и опять в его серых глазах промелькнула враждебность.
Следом за нами ехал толстозадый сынок баронессы Карл. Он то и дело покрикивал на овчарку, которая тыкала Димку под колено, когда тот отставал.
– Берегись, Димка! – пытался посмеяться Левка. – Это тебе не Пальма. Тир не станет тебя приветствовать и хвостом махать.
Но Димка так посмотрел на товарища, что Левка сразу прекратил шутки. Теперь не до шуток. Мы – невольники, и овчарка, тыкавшая нас в ноги, напоминала об этом всякий раз, как только мы забывались.
Вдруг Левка присел и стал подзывать к себе собаку. Овчарка остановилась, взглянула на него, и вот уже подставила голову под Левкины руки.
– Тир! Ох, ты мой хороший, чудесный Тир!
Собака лизнула Левку в щеку, и он обрадовался:
– Что, я вам говорил? Видите, Тир уже ласкается ко мне.
Карл громко закричал:
– Ты что делаешь с собакой? Возьми, Тир, возьми!
– На-ка выкуси! – засмеялся Левка и побежал к нам.
Деревья поредели, лес кончился, и мы оказались перед небольшим деревянным домиком с сараями во дворе. За двором виднелись два ряда огромных ометов сена и немолоченой ржи прошлогоднего урожая.
Очевидно, здесь было гумно.
Камелькранц быстро распределил работу. Нам предстояло копать картошку. Я хотел стать рядом с Димкой и Левкой, но горбун поставил меня между двумя поляками, а ребят повел дальше.
– Если хочешь кушать, не отставай от других, – коротко бросил управляющий и как-то странно ухмыльнулся.
Мне еще никогда не приходилось быть на уборке картошки. Да и в поле-то я был всего лишь раз, когда мы всей школой выезжали в колхоз и собирали оставшиеся после комбайна колоски. Но там было совсем другое. Я помню, с какой радостью мы соревновались друг с другом, звено со звеном – каждому хотелось собрать больше колосков, чтобы хоть чем-то помочь Красной Армии.
– Молодцы, ребята, – похвалила нас тогда пожилая юркая женщина, заменившая на посту председателя мужа, ушедшего на фронт. – Вы помогли нам собрать восемьсот килограммов зерна. Будем считать, что это ваш вклад в нашу общую борьбу с фашистскими захватчиками!
Нам казалось тогда, что ходить с мешком по полю совсем легко, и мы просили разрешения работать еще…