Четверо из России

Камелькранц пошел с тремя поляками ловить лошадей. Мы видели, как он гоняется за ними вдалеке.

Поляки, с которыми я работал, молча оглядывали меня. Вдруг один, тот самый, что показался мне коноводом (его звали Сигизмундом), вынул из кармана кусок хлеба и с улыбкой протянул мне,

– Большое спасибо! – ответил я и, отщипнув кусочек, спрятал хлеб в карман, чтобы поделиться с Димкой и Левкой.

– Проше есц, – сказал Сигизмунд, все так же ласково улыбаясь. – Заремба, у тебя хлеб где?

Заремба – с широкой лысой головой и лишенным зубов ртом – достал из кармана кусок хлеба и протянул мне.

Камелькранц возвращался с лошадьми. За ним шла та женщина, которую наша хозяйка называла госпожой Бреннер.

– Нельзя, фрау, никак нельзя, – рассудительно говорил горбун. – Сейчас самая цена на картофель, а вы говорите – в сентябре. И потом, договор есть договор. Что мы с вами будем судить да рядить, когда в договоре все предусмотрено!

– Господин Камелькранц, но хоть половину-то можно, – убеждала госпожа Бреннер.

– Нельзя, и давайте кончим разговор… Приглядевшись к тому, как работают поляки, я решил, что в зтом нет ничего особенного. Воткнуть лопату рядом с кустиком картофеля и, прижимая черенок книзу, вывернуть землю, а потом выбрать из нее клубни – вот и все. Но когда я попытался воткнуть лопату в грунт, то понял, что все не так просто. Моя лопата не врезалась в почву, и мне пришлось долго давить на нее ногой, прежде чем удалось отковырнуть небольшой ком земли. Я раскопал его руками, но ни одной картофелины в нем не было. Тогда я взялся за другой куст.

Неожиданно ко мне подскочил Верблюжий Венок и, дернув за руку, начал орать:

– Где картошка? Ты будешь мне тут саботаж разводить?

Горбун выхватил у Сигизмунда лопату, и когда выбросил из моей ямки землю, я увидел в ней добрый десяток картофелин.

– Унтерменш! Русский лодырь! – кричал Камелькранц, брызгая слюной. – Ты не будешь есть до тех пор, пока не станешь хорошо работать! – Он швырнул лопату и убежал дальше.

Мои соседи снова принялись копать картошку, но я заметил, что Сигизмунд и Юзеф все время посматривают в мою сторону. Вдруг Юзеф отстранил меня легонько в сторону и стал выбрасывать из земли гнездо за гнездом. Сигизмунд делал то же самое на другой борозде.

Он показал на картошку, что-то промолвил, улыбнулся и пошел на свою борозду. Потом вернулся, поднял с земли мою лопату, осмотрел ее и бросил другому поляку. Они о чем-то быстро говорили, и в их словах чувствовалось такое возмущение Камелькранцем, что я почувствовал благодарность к этим людям.

– О чем вы? – спросил я по-русски.

Поляки посмотрели на меня и виновато развели руками. Юзеф подошел и дал мне сравнить лопаты. И я понял, о чем они говорили: моя лопата была совсем тупая!

Я подумал, что, может, эти люди успели уже научиться говорить по-немецки и на всякий случай сказал:

– Эс ист зер шлехт, дан бир дас эйнандер нихт ферштеен[42].

Они обрадовались так, словно я был немой и вдруг начал говорить.

Заремба осторожно оглянулся вокруг:

– Проклятый горбун дал тебе нарочно тупую лопату. Возьми! – протянул он свою.

Сигизмунд, увидев что Камелькранц горбится где-то на другом конце поля, махнул рукой полякам. Они собрались вокруг меня и, опершись на лопаты, что-то говорили.

– Расскажи нам что-нибудь о России, – мягко попросил Сигизмунд.

– Что зробили прусаки з М'oсквой?[43] – резко выкрикнул поляк в рваной рубахе и латаных штанах.

Я посмотрел на встревоженные лица невольников и понял, что наша родная Москва дорога не только русским.

– Хорошо! Будем говорить на языке нашего врага! Москва стоит, как скала! – выкрикнул я. – Фашисты уже осеклись под Москвой, а если сунутся еще раз, то сложат под ней свои головы.

Поляки недоуменно переглянулись, еще теснее окружили меня и наперебой стали спрашивать:

– Так, значит, Москву не взяли?

– А ты это точно знаешь, мальчик?

Уже много месяцев прошло с тех пор, когда гитлеровцы сообщили пленным о взятии Москвы, и поляки потеряли всякую надежду на освобождение от фашистского рабства.

Я сообщил о битве под Москвой и о победе под Сталинградом и сам удивился тому, как восприняли это поляки. Их славно подменили. Они радостно галдели на своем языке, били друг друга по плечам, смеялись, как мальчишки. Потом Юзеф подхватил меня могучими руками и, расцеловав, крепко-крепко прижал к себе. Сигизмунд ласково похлопал меня по плечу:

– Спасибо, мальчик! После твоих слов мне опять хочется жить…

– Ты – дурень! – зло перебил Сигизмунд а маленький полячок, который молился у кладбища.

– Не говори, Франц, чего не надо! – укоризненно ответил Сигизмунд.

Я испугался, как бы поляки не бросились бить своего товарища, но в это время меня подтолкнул Левка и, округлив глаза, кивнул в сторону пашни. Вдоль борозды ползла гадюка. Увидя людей, она остановилась, подняла голову и быстро-быстро стала шевелить языком, напоминая чем-то баронессу.

Левка поднял лопату и одним махом перебил змее хребет.

– Что за митинг? – закричал неизвестно как подкравшийся к нам Верблюжий Венок. – Это все ты, старый смутьян! – вцепился он в Сигизмунда, поднимая плеть.