Четверо под одной обложкой

Пришло и швырнуло на стол кофе.

И тут черт меня дернул сказать:

— А нельзя ли немного повежливее? Вы же все-таки официантка, а не тюремный надзиратель…

— Не нравится — ешьте дома!

— А нельзя ли попросить заведующего?

И вдруг ОНО размякло и даже улыбнулось.

— Ну ладно… Так сразу и завелись. Я тоже человек. Со всяким бывает… А вы бы вот вошли в мое положение…

И ОНО стало говорить человеческим голосом про свои человеческие неурядицы. И это уже опять была ОНА…

И я слушал. И про то, что маленькая зарплата, и про то, что так за смену набегаешься, что за ночь отдохнуть не успеваешь. И муж к другой маханул… И ребенка в ясли надо устроить. И к тому же сегодня на работу опаздывала, взяла такси, а таксист ни за что ни про что обложил на чем свет стоит.

И все к одному… «Тут каждый на моем месте сорвется. Вы уж извините…».

Я больше не настаивал на заведующем. Я просто расплатился и вышел. И уж на улице я дал волю своим мыслям. Между прочим, я всегда силен после драки:

«А почему я, придя в кафе поесть, должен выслушивать душераздирающие истории, если даже они правдивы на все сто процентов? Почему? Почему я должен смотреть на неаккуратную официантку и проверять, не попал ли в тарелку волос? Почему? Почему со мной должны разговаривать грубо, мотивируя тем, что муж маханул к другой? Почему? Я же не грубил, не скандалил, не требовал маринованных зябликов, не просил танцевать канкан, пока ел, и даже не приставал к ней с просьбой дать телефончик! Я пришел с одним желанием — позавтракать (если я не имею на это права, беру свои слова обратно). Я пришел в государственное учреждение с желанием оставить на столе стоимость завтрака, а не просить подаяния! Ведь ни в одном кафе не висит объявление: „Кафе обслуживают грубые, неаккуратные официанты. За вежливость и аккуратность — доплата по прейскуранту“.

Я приплачу. А если не приплачу, не буду предъявлять никаких претензий[3].

Поэтому я не хочу входить ни в чье положение! И никогда не буду в него входить в подобных случаях».

В этот момент воинственное настроение покинуло меня:

«Ну а что, действительно, делать? Ведь она же не машина. Муж ушел, зарплата маленькая, ребенка надо устроить в ясли, да еще таксист обругал. Ведь человек же она…

И все-таки на службе она — официант, а если не официант — значит, и не человек. В конце концов, когда человек не в состоянии или не хочет работать, он либо берет бюллетень, либо прогуливает… Во всяком случае, это честнее, чем просто прийти на работу и отбыть повинность…»

Пофилософствовал я еще с полквартала, зашел на почту и написал той самой официантке письмо. Вот это письмо:

Уважаемая, милая женщина!

Я готов встретиться с вами после вашей работы в любом месте. Я готов войти в ваше любое положение. В конечном итоге, это моя профессия. Так же как ваша профессия-официантка Если вам нужны деньги, я вам одолжу (у меня их у самого, правда, не так много). Хотите, я поговорю с вашим мужем? (Это, правда, я сделаю с меньшим желанием.) Я помогу устроить вашего ребенка в ясли (у меня есть такая возможность). Мы разыщем того таксиста, который вас оскорбил. А если вы не хотите быть официанткой, можно будет подыскать работу более по душе. Но с одним условием: когда я приду завтракать, будьте такой, чтобы я в вас влюбился. Обслужите меня так, чтобы кости мастодонта я принял за рагу из соловьиных язычков. Это и есть профессионализм! Иногда его называют культурой труда. Итак, до завтра![4]

После этого я встал с круглой табуретки, из тех, которые обычно украшают любое почтовое отделение, и вдруг услышал подозрительный характерный треск. С таким треском рвутся брюки, если они зацепились, например, за гвоздик. Что бы это могло быть?

Оказалось, что это были мои брюки, которые зацепились (например) за гвоздик.

Брюки разорвались настолько, что в таком виде продолжать воскресную прогулку было рискованно, и я решил как можно быстрее добраться до ближайшего комбината бытового обслуживания.

Я заложил руки за спину (как можно ниже), зубами опустил письмо в почтовый ящик и вышел на улицу.

От 9.01 до 11.24. Воскресенье