Четверо со «Сринагара»

И вдруг этот тип показался мне еще более опасным, чем Госс — Госс, Наварро и остальные, причинившие мне столько неприятностей. Если Сильверман лгал и оставался при этом милым и приветливым, хладнокровным, уверенным, полным самообладания и почти убедительным, то в таком случае он был человеком, который вполне мог стоять на трупах, обращаясь к одному из них, вдохновенно перефразируя Гамлета: «О, бедный Скотти!»

— Однако остаются еще мелочи, которые беспокоят мена, — сказал я. Он поощрительно кивнул.

— Выкладывайте!

— Вас было четверо в каюте. Кроме вас, там находились Велден, Наварро и Госс. Велден был убит той ночью. В эту же ночь Наварро пытался дважды вышибить из меня мозги, причем один раз это произошло, когда вы послали его со мной за трапом. На следующий день Госс пытался подкупить меня пятью тысячами долларов с тем, чтобы я забыл все, что видел на «Сринагаре». С тех пор меня неоднократно пытались убить всякие темные личности… — я выдержал паузу. — Не находите ли вы, что эта активность кажется уж очень странной для невинной встречи друзей?

— Это меня не касается. Я здесь совершенно ни при чем. Я не обязан ни контролировать, ни отвечать за действия других.

Речь его становилась более краткой, отрывистой. Слова звучали остро и резко, словно он оттачивал их зубами, прежде чем метнуть ими в меня. Металл снова зазвучал в его голосе и затем проявился в чертах его лица. Совсем немного, но более чем достаточно, чтобы совершенно изменить его внешность. Это было лицо человека, который может, не задумываясь, хладнокровно уничтожить своих партнеров по сделке и вскарабкаться по веревке повешенного, чтобы украсть у жертвы ее последний вздох.

— Это мое последнее слово по этому поводу, — продолжал он еще более резко и отрывисто. — Что касается Наварро, то здесь я не в курсе дела. Однако мне стало известно, что он питает к вам вражду в связи с некоей особой женского пола, к которой он не совсем безразличен. Это, разумеется, ваше личное дело — его и ваше. Я имею в виду это. И для меня оно лишено всякого интереса. В отношении Велдена могу повторить, что ни до его смерти, ни после я его не видел. Само собой разумеется, Госс предлагал вам деньги: он знал, что я не хочу никаких скандалов, связанных с моим именем, и по своей собственной инициативе решил ошибочно, конечно, что деньги смогут вас удовлетворить. Если «темные личности», выражаясь вашим языком, делали попытки убить вас, то это очень печально, но это никоим образом не связано со мной. Я боюсь обидеть вас, но мне абсолютно безразлично, увенчались бы их попытки успехом или нет, — он выдержал паузу, глядя на меня глазами, из которых только-только не валил дым. — Могу добавить, что из нашего короткого знакомства, мистер Скотт, я вывел заключение, что колоссальное количество людей, должно быть, жаждет убить вас…

Речь его становилась все неприятнее, пока наконец не достигла границ тона, которым хозяин разговаривает с рабом. По собственному опыту я знаю, что любой человек — это всего лишь голос, дрожащее существо, выброшенное кораблекрушением на необитаемый остров и рядящееся в маскарадные одежды, чтобы произвести впечатление на окружающих не хуже, но и ничуть не лучше других. По крайней мере, до тех пор, пока он не убедит меня в обратном.

— Смотрите, не окочурьтесь! — сказал я.

Сильверман слегка отшатнулся, уголки его рта опустились и глаза расширились от неожиданности:

— Что вы сказали?

— Я сказал: «Смотрите, не окочурьтесь!» Вы слишком разволновались, а ведь я всего лишь детек…

— Как вы смеете!

Я одарил его лучезарной улыбкой и продолжал:

— Я всего лишь изложил вам несколько фактов из жизни — моей жизни, в которой я некоторым образом заинтересован. Смотрите-ка, я позвонил, и вы пригласили меня войти. Я не взламывал дверь и не врывался насильно в ваш дом. Мы беседовали — и тоже по вашей инициативе. Я не упомянул о том, что Госс, кроме попытки подкупить меня, обещал еще и убить меня. А в моем характере имеется неприятная черточка, которая проявляется, когда всякие типы, вроде Роберта Госса и ему подобных, пытаются меня запугать или подсылают разных молокососов, стреляющих мне в спину.

Он пытался что-то сказать, наклонившись вперед и сузив глаза, но я закончил то, что начал:

— Эта черта моего характера заставляет меня продолжать проверку всех, кто может оказаться замешанным в преступлении. Вам придется согласиться, что ваши поступки кажутся очень подозрительными. Если вы невиновны, как маленькая сиротка Анни, то о'кей, я извиняюсь и пришлю вам бутылку тридцатилетнего арманьяка. Если нет, что же, тогда я извиняться не буду!

Он позволил мне закончить мою речь и поставил стакан на инкрустированный столик. Потом медленно произнес — и теплоты на этот раз в его тоне не было:

— Вы упомянули нескольких людей, которые пытались вас запугать, мистер Скотт. Я не стану делать ничего подобного. Это слишком отдает дешевой мелодрамой. Поэтому пусть то, что я сейчас скажу, будет просто советом.

Я промолчал.