Четверо в каменном веке. Том 2

— А теперь аналогия с автомобилем. Обычная семья имеет одно авто, и им этого хватает. Лишний автомобиль — это не более, чем понты. Ведь деньги жрёт на обслуживание, страховку, парковку и т. д. Так же и со вторым конём.

Ира переспросила:

— А про то, что одной лошади хватает для распашки земли на всю семью — это точно?

— Были выкладки с количеством земли на человека и объёмом работ лошади. Уже не помню детали. Получалось два-три дня на среднюю семью. Это в разы меньше, чем стоят сроки работ. Например, в нашем регионе недели две от момента, как просохнет земля и до первых дождей.

— А если заболеет?

— Кто? — Не понял Михаил.

— Да лошадь.

— При правильном уходе всё будет в порядке.

— Но ведь неправильно это. Человек работал, покупал на заработанное лошадь, а его раскулачивать.

В голосе Ирины чувствовалась обида.

— Это по капиталистическим меркам неправильно. А тогда строилось социалистическое государство, где должна была получиться коммуна на всю страну. Тоже утопизм. Но он был основой внутренней политики. А про раскулачивание… Хотите историю? Реальную.

— Давай.

— Все вы в курсе, что наш первый президент — с Урала. А кто его отец?

— Крестьянин? — Пожала плечами младшая.

— Отчасти верно. Дед у Ельцина кулак. Здесь, на Урале. Был репрессирован и переселён в 1930 году в другой район, но — не покидая Урал. А Николай Ельцин с семьёй, как сын кулака, переселён ещё в какой-то район, и тоже здесь, на Урале. Не помню кто куда. Но суть в том, что относительно недалеко. Это про то, как выселяли чёрти куда. А главное вот что. Уже через два года сын репрессированного кулака становится бригадиром. Уже расходится с представлением о жутких тридцатых. Потом его хватают на чём-то горячем и осуждают… А! Вспомнил. Антисоветская агитация. И что же происходит? Ярый антисоветчик получает бригаду и работает на прокладке канала. То ли Волга-Дон, то ли Москва-Волга. Тогда их много строили. Точно не Беломор. И опа — выходит досрочно. Поселяется у нас в Березниках. Или это позже? Ну, не суть. Живёт прилично, в каменном доме. Повторю: антисоветчик, сын кулака. Переходим к самому Б.Н. Внук кулака, сын зэка спокойно продвигается по партийной линии, получает высшее образование. И, в конце концов, становится главой государства. Прямая иллюстрация слов Сталина, что «дети за отцов не отвечают». Нормальная история?

— Но ведь репрессии были? И жертвы были. — Ира уже говорила с сомнением, но всё так же твёрдо.

— Всё было. Но что именно «было»? Что, по-твоему, «репрессия»?

— Ну, расстрел. Или зона.

— В том числе, но не обязательно. Репрессия — это ограничение в правах. Одна из мер — просто переселение. Про Ельциных я уже сказал. Кстати, в это же время десятки тысяч комсомольцев на добровольных началах отправлялись туда же — строить заводы, дороги, пахать целину и прочие подвиги. Зачастую репрессированные жили лучше добровольцев. Репрессированным обязаны были выделять жильё, а добровольцы пёрли без согласований. Жили в палатках. Всё на энтузиазме.

Снова смочил захрипевшее горло.

— А ещё в эти же списки репрессированных попадают такие категории, как запрет на посещение крупных городов. До революции, кстати, аналогичный запрет имелся. Тут коммунисты не оригинальны. То есть, подсчитывая статистику, эти горе-счетоводы откровенно мухлюют. Ставят полную цифру репрессий, рассчитывая на психологию. Люди ведь связывают это жуткое слово только с расстрелами и лагерями. И вторая махинация — складывают число заключённых по лагерям за каждый год. То есть, человек сидит десять лет — его десять раз посчитают. Ну, и в довесок. То, что никогда не услышишь от антисоветчиков. Это статистика сидящих в так называемых «цивилизованных» странах. А там цифры примерно одной категории.

Он допил очередную кружку компота и резко поднялся:

— Чур, я первый! Мальчики быстрее писают.

И усвистал. Девушки переглянулись: им тоже резко захотелось. Сорвались. Ира, как худенькая, проскользнула и даже почти успела раньше мужа.

* * *

Пока переминались у туалета, ожидая друг друга — молчали. Уже вернувшись, Михаил подвёл итог:

— Разбередили вы меня. Ещё в Перестройку мне казались неправильными все эти цифры. Но более-менее адекватные факты я нашёл недавно. Да и анализировать смог только в зрелые годы.

Он повернулся к девушке и взял за руку, пытаясь передать нежность.

— Ирочка, мне искренне жаль, что твоей семье пришлось такое пережить. Веришь?

Та неуверенно кивнула.

— Ты стала близким мне человеком. Твои переживания становятся моими. Но и дурацкая тяга к логике и правде… От неё ведь не избавишься. Простишь?

Теперь Ирина задумалась надолго:

— Давай, я позже скажу. Ты сейчас всё перевернул у меня в голове. Особенно про количество репрессированных. И почему я раньше не задумывалась про такой косяк. А сколько было реально? Ты помнишь цифры?

— Вроде, около четырёх миллионов.

— Ну, да. Тоже многовато. Но не сорок и не сто пятьдесят. Короче. Мне подумать надо. Я с краю лягу.

Она замолчала, понимая, что сморозила — она и так с краю лежит.

— То есть, пусть Оля посередине ляжет. Ты с одного края, а я с другого.