Четверть века в Америке. Записки корреспондента ТАСС

Жаждали и требовали перемен, радовались «ускорению» исторического процесса – еще не подозревая, как быстро бурный поток сметет все на своем пути, как будут беспомощно барахтаться и тонуть в нем высвободившие ему путь реформаторы. И как, кстати говоря, будут не без удовольствия наблюдать за этим с иных берегов люди, которые прежде как раз и подзуживали тогдашних советских лидеров соваться в воду, не зная броду.

Помню, кстати, как в самые тяжелые годы реформ американцы с участливой улыбкой спрашивали: «Вы, должно быть, ужасно счастливы? У вас же теперь свобода!» Я отвечал: «Реформы в рекордно короткий срок сделали то, над чем десятилетиями безуспешно билась советская пропаганда: восстановили россиян против Запада, а заодно и всех его идеалов».

Все опросы тогда показывали, что в России люди ставили «сильную экономику» куда выше «сильной демократии», хотя в Америке и вообще на Западе было наоборот. Конечно, выбор (сам по себе, кстати, некорректный) делался по пословице «у кого что болит». «Свободы», а точнее, дикой вольницы, россияне «наелись» в те годы, кажется, до изжоги. Хотелось просто пожить по-человечески.

Внутренний покой

Лично для себя я извлек из распада СССР несколько важных уроков. Прежде всего – о том, что по-настоящему опираться в своей жизни можно только на то, что у тебя внутри. Потому что все внешние опоры, какими бы незыблемыми они ни казались с виду, могут в одночасье обрушиться.

Осознал заодно и то, что намеренно крушить такие опоры, не создав заранее взамен ничего лучшего, просто глупо. Это же был не первый крутой вираж в нашей истории. Это о нас Саша Башлачев пел, что мы прежде того «вытоптали поле, засевая небо». И это наша пословица: «Что имеем, не храним, потерявши плачем».

Между прочим, там же, в Нью-Йорке, меня поразил разговор со сверстником – единственным известным мне человеком, который признался, что в свое время был рад, когда высшим руководителем в СССР после Леонида Брежнева и Юрия Андропова стал Константин Черненко.

«Подумал тогда: значит, еще поживем», – сказал этот парень, который был простым школьным учителем и не имел, насколько мне известно, никакого отношения к советской элите.

Это один из немногих моих тогдашних разговоров, которые твердо врезались в память. При Горбачеве практически все, с кем я общался – и русские, и американцы, в том числе профессиональные политологи и дипломаты, – смотрели на краткое правление его неизлечимо больного предшественника как на некое постыдное недоразумение, рецидив долгого брежневского «застоя».

Но вот, однако же, даже тогда и даже в нашем молодежном кругу нашелся человек, если не сознававший, то нутром чуявший губительность «великих потрясений». Задолго до того, как стало вновь модным вспоминать Петра Столыпина с его заветом: «Дайте государству 20 лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете Poccии».

Поражение лучше победы

Еще одним важным для меня уроком был вывод, что поражение может быть полезнее и ценнее победы. Потому что оно заставляет задумываться о причинах неудачи и искать пути ее преодоления, избавляться от заблуждений. А успех лишь усиливает гордыню, укрепляет ошибочное и опасное ощущение собственной непогрешимости.

По-моему, именно в эту ловушку и угодили в период распада СССР американцы. На мой взгляд, внутренняя зависимость человека от «окружающей среды», господствующих в обществе мнений, включая те, что именуются в Вашингтоне «патриотическим консенсусом», была тогда в США гораздо сильнее, чем в России.

Да и чему удивляться? Ведь «общечеловеческие» ценности на поверку оказались ценностями глобалистскими, то есть американскими. И США совершенно искренне исходили из того, что им самим в «смелом новом мире» под лозунгом Pax Americana никакой закон не писан.

Я считал и считаю, что советская система разрушилась прежде всего из-за того, что не говорила людям правды. Люди, жившие в условиях тотальной лжи, в конечном счете избавились от нее, как от попавшей в организм отравы.

Но откровенная ложь достаточно легко распознается, и именно благодаря этому, как правило, вызывает отторжение. Нас ведь когда еще Александр Галич учил: «Не бойтесь войны, не бойтесь чумы, не бойтесь мора и глада, а бойтесь единственно только того, кто скажет: я знаю, как надо… Он врет! Он не знает, как надо!»

А у американцев нет пока своего Галича. Да и вообще это гораздо труднее: усомниться во внешне логичном и справедливом порядке, который к тому же выгоден для тебя и твоей страны (или, как я это в шутку для себя называю, «для твоего обезьяньего племени»). Думаю, в основном из-за этого американцы, как у нас говорят, «в чужом глазу соломинку видят, а в своем бревна не замечают».

На самом же деле их – точно так же, как и нас, – несет по течению исторического потока. В котором тоже возникает немало неожиданных завихрений и водоворотов. Просто американцы старательно делают вид, будто у них все под контролем. Национальный характер вынуждает их делать хорошую мину при любой игре.

Примат формы над содержанием