Четвертая мировая война

P.S., настраивающий ностальгию на частоты кольца окружения. По радиоприемнику кто-то в ритме блюза разрывает мрак словами: «All’s gonna be right with a little help from my friends…».

P.S., Который наконец прощается, как платком, размахивая сердцем.

Столько дождя
и ни капли
для утоления жажды…

Еще раз всем привет. Здоровья и помните об этой сухой ветке, нависшей над головами, что наивно рассчитывает укрыть вас в своей тени.

Суп в дыму трубки… и в ожидании.

ДУРИТО III День, который придет

(Фрагмент из Истории зеркал)

Cтекло, чтобы увидеть то, что с другой стороны

Мексика, февраль-май 1995 г.

Шлифованное со внутренней стороны, зеркало перестает быть зеркалом и превращается в стекло. Зеркала служат, чтобы видеть зту сторону, а стекла — чтобы видеть другую.

Зеркала существуют для того, чтобы шлифовать их.

А стекла — чтобы разбить их… и перешагнуть на другую сторону…

Из гор юго-востока Мексики

Субкоманданте Маркос

P.S., который, являясь отражением реального и воображаемого, ищет среди стольких зеркал стекло, чтобы разбить его.

ДУРИТО IV

Раннее утро. Город Мехико. По соседним с Сокало улицам бредет Дурито. Одетый в крошечный плащ, в нахлобученной а-ля Хэмфри Богарт из «Касабланки» шляпе, Дурито рассчитывает остаться незамеченным. Но для этого не нужны ни одежда, ни медленная крадущаяся походка Дурито, прижимающегося к теням, которые бегут от освещенных витрин. Тень от тени, неслышный шаг, нахлобученная шляпа и плащ, волокущийся по асфальту. Ранним утром идет Дурито по городу Мехико. Никто не замечает его. Его не видят не потому, что он хорошо замаскировался, и не потому, что эта маленькая фигурка, крошечный Дон Кихот, переодетый в детектива пятидесятых, едва различим среди груд мусора. Дурито идет среди клочев бумаги, разметенных чьими-то ногами или неожиданным порывом утреннего ветра федеральной столицы. Никто не видит Дурито по той простой причине, что в этом городе никто никого не видит.

«Этот город болен, — пишет мне Дурито, — болен одиночеством и страхом. Это большое сообщество одиночеств. Это много городов, по одному на каждого, кто в них живет. Дело не в сумме отчаяний (тебе знакомо одиночество, более отчаявшееся, чем это?), а в его мощи; каждое одиночество умножается на количество окружающих одиночеств. Одиночество каждого будто становится частью этих «зеркальных домов» что бывают на провинциальных ярмарках. Каждое одиночество — зеркало, отражающее другое одиночество, которое как зеркало отражает одиночества».

Дурито понимает, что он на чужой территории, что этот город — не его место. В своем сердце и в этом утре Дурито начинает собирать чемоданы. Эта прогулка для него — подведение итогов, похожее на прощальную ласку уходящего любовника. Иногда прохожих становится меньше и громче воют сирены патрульных машин, которые проносятся мимо иногородних. И Дурито, как один из иногородних, останавливается на перекрестке каждый раз, когда улицу пересекает красно-синее мигание. Дурито пользуется сообщничеством подъезда, чтобы с помощью партизанской техники зажечь свою трубку: незаметная искорка, глубокий вдох и дым, обволакивающий лицо и взгляд. Дурито останавливается. Он смотрит и видит. Напротив него — освещенная витрина. Дурито подходит и смотрит на большое стекло и то, что за ним предлагается. Зеркала всех форм и размеров, фарфоровые и стеклянные фигурки, хрусталь и музыкальные шкатулки. «А говорящих шкатулок[51] нет», говорит себе Дурито, вспоминая долгие годы, проведенные в сельве юго-востока Мексики.

Дурито пришел попрощаться с Мехико и решил сделать подарок этому городу, проклинаемому всеми и не покидаемому никем. Подарок. Таков Дурито — жучок из Лакандонской сельвы в центре города Мехико.

Дурито прощается подарком.