Четвертая политическая теория

Так же и евразиец может угадывать сущность других по нюансам, по оговоркам, по внешнему виду; вот человек повернул кепку назад, одел широкие штаны, пошел. Что это значит? Он находится в состоянии одержимости духом атлантизма. Он служит Левиафану. Напевает рэп, самодовольно ковыряет в носу, расслабляется — всё понятно. Это Левиафан. Конечно, это еще не полное погружение в Левиафана, но это уже, в принципе, объект для пристального разбирательства. Когда нас будет больше, мы, безусловно, таким персонажам проходить просто так по нашим улицам не разрешим. Они должны будут собираться в особых местах, как в гетто для больных, и там уже спускать штаны свои, изображать MTV-шную рожу и с этими чудовищными досками на колесах прыгать. Это будет атлантистское, левиафановское гетто для роллеров, рэпперов или скейтбордистов. Самые страшные гетто будут созданы для серфингистов, — вот это самое наглое, самое антиевразийское явление. Нет ничего более отвратительного, чем катание с белозубой улыбкой на этой омерзительной доске. Одним словом, атлантизм — это наш абсолютный враг. Больше здесь сказать нечего. Самое главное сказано. Кто не понял, ему уже ничего не поможет. Ничего.

Проблема «я»

Теперь о том, что такое евразийское представление о человеке. Наверное, уже легко понять, что, с нашей точки зрения, человек есть воплощение народа и земли. Другими словами, человека самого по себе нет, он условный фрагмент более глубоких реальностей. Поэтому между «я» и «ты» в рамках собственного народа не существует такого уж большого напряжения диалектики. Ну «я», ну «ты», по сути дела, если мы русские люди, какая разница, чего делить?! Это принципиальный вопрос — представление о собственной отделенности от других, как о вещи неокончательной и весьма условной. Отсюда общинность, отсюда представление о том, что «человек» есть почти условное название.

Ну, хорошо, сегодня Вася, ну почему бы ему ни быть Петей? Если он радуется, ест совместно, пляшет, ходит на рыбалку, смотрит на небо, идет на политическую акцию, пишет диплом, ну почему он собственно Вася? С чего он решил, что он Вася? Просто русское живет сквозь него, дышит сквозь него. Наше представление о человеке не индивидуально. Это не значит, что у нас нет индивидуальности. Наоборот, как только мы почувствуем себя русскими людьми — русский номер 15, русский номер 17, русская номер 19, — мы начнем впервые осознавать нашу подлинную индивидуальность. Но это будет происходить естественно и постепенно, а не искусственным образом, не в силу ложного насильственного программирования. Наше собственное «я» выскочит из нас, особенно в ответ на «русского номер 15», и скажет: «Нет, извините, я, конечно, не „Вася”, но я и не „Петя”. Вы назвали меня „Васей” и считали „Васей”. Это было ошибкой, слишком поспешно. Вот теперь я стал русским номер 15, я рад, но у меня кое-что свое есть, то ли было, то ли завелось». И пусть это «свое» расскажет вам ваша душа, пусть она и назовет свое подлинное имя.

Нас чаще всего зовут неправильно. Раньше были специальные ритуалы, чтобы давать ребенку правильное имя, справлялись со святцами, с погодой. У других народов есть другие ритуалы, поскольку имя — это серьезно. Это не просто так.

Имя — это серьезно

В советское время называли как попало. Электронами, Владленами... Могли назвать Радием. Конечно, это не наши имена — нас всех зовут по-другому. И сейчас именование происходит почти случайно. Вам дали какую-то бирку, вот вы и носитесь с ней. «Маша я, Маша». Какая Маша?! Когда мы отбрасываем это ложное имя, мы становимся русскими, обычными русскими, ну или каким-нибудь другим здоровым народом, можем воду таскать. И вот тогда мы через нашу нацию, через обезличенность, через слитность с нашим народом, с нашим собственным одушевленным телом, с нашим языком, с нашей культурой — и найдем свое собственное подлинное «я». И потом всем скажем: «Зовут меня Макарием, называйте меня с этих пор Макарием». И это будет Макарий так Макарий, действительно. Это будет искра вечности, а не Макарий. А сейчас пока рано. Имя надо заслужить. У нас нет имени, индивидуальность еще надо создать. И если ее не создать, тоже ничего страшного. Будет просто русский человек без имени, попитавшийся хорошо, по-русски подышавший, погулявший, поживший, накачавший силы, лицо солидное наевший. Всё прекрасное русское пройдет. Но, если русский номер 15 еще и обретет в себе высшее, настоящее «я», вообще замечательно. Мы только скажем: «Дорогой, вот тебе и карты в руки, будешь у нас руководителем, десятником или сотником в Евразийском движении». А нет, и так хорошо.

Ересь индивидуализма