Четвертая стрела (СИ)

- Я вижу, не грустит твой хозяин, что друга его этой ночью повязали, - сказал Ласло, - напротив, праздники празднует. Я думал, он хоть поплачет по герцогу.

- Он не умеет плакать, - отвечал Климт, - У него от этого краска размазывается, - они поднялись на второй этаж, потом на третий, - Вот и мое гнездо.

Климт обитал на антресолях, с низеньким потолком, под самой крышей.

- А кто в других комнатках - актерки? - полюбопытствовал Ласло.

- И они тоже. И дворецкий, - ответил Климт, - Скажи, герцогу здорово досталось?

- Я бы не сказал - до казни заживет. Будет иметь товарный вид в гробу.

Климт поморщился, раздал карты. В окошке мансарды сгустились сумерки, загорелись две неяркие звезды.

- Ты злишься, что я так говорю про герцога? - спросил Ласло, оценив недовольную физиономию Климта, - Тебе жаль его?

- Друг дома нашего столько лет, конечно же, жаль, - отвечал Климт, - для меня все они прежде всего люди. Бездарные, жестокие, но создания божие.

- А твой хозяин может спасти герцога? - спросил Ласло, - Ты же говорил, он любит его.

- Он фигура невесомая, конечно, не может, - вздохнул Климт, - Ему самому бы не пропасть. Слишком разные они были величины - как бабочка и звезда.

- Как ты красиво их определил, - оценил Ласло, - я бы по-другому сказал. Как жопа и сам знаешь что.

Климт опять сморщился - грубость Ласло его раздражала.

- Как дамы выносят твою грубость? - спросил он, - И не последние дамы, насколько я знаю.

- Дамам и не такое нравится, поверь, - ухмыльнулся Ласло.

- А что они больше всего любят?

Ласло задумался и наконец ответил:

- Когда добрая душа.

Партия окончилась - за окном уже было совсем темно. Ласло рассчитался - он продулся Климту - надел шубу и шляпу и пошел вниз по лестнице. Ни слуг не было видно, ни дворецкого - не иначе все сбежали из дома на праздник. От соседнего особняка слышны были удары салютов, играла музыка. Ласло направился к черному ходу и у самой двери в полумраке - свечи некому было зажечь - разглядел две фигуры, черную и белую. "Свидание" - подумал Ласло и на всякий случай встал за колонну. Он не хотел никого спугнуть и к тому же любил подобные таинственные истории. Доктор высунул нос из-за колонны, вгляделся в темноту и прислушался.

Фигуры были, как выражался Климт, невесомые - бело-золотой, в мехах, гофмаршал и черный тончайший Сашхен Плаксин. Гофмаршал не шептал - так тихо он говорил почти всегда:

- Вам не стоит возвращаться, это слишком опасно. С моей рекомендацией вас примет на службу граф Арно. Я сам напишу вам, когда вы с братом сможете возвратиться.

- А кто же доставит ответ? - шепотом вопросил Сашхен Плаксин.

- Обычная дипломатическая почта. Ей, в отличие от вас, никто не чинит препятствий. Три дня - и письмо будет в Петербурге. Герцогиня дала вам с братом на дорогу?

- Герцогиня лежит в горячке, покои ее разграблены...

- Я понял вас. Возьмите, - гофмаршал вложил в руки Сашхена кисет с деньгами, затем, поразмыслив, снял со своих пальцев несколько перстней и надел их на руку Плаксину, - этот с розовым камнем - еще и оружие.

- Ваше сиятельство! - Сашхен склонился и поцеловал гофмаршальскую ручку, тот погладил его затылок:

- Бегите, Сашхен. Я не верю в бога, но да поможет он вам - или кто бы там ни был.

Они вышли за дверь и, наверное, каждый пошел своей дорогой - Сашхен навстречу приключениям, гофмаршал - на детский праздник. Ласло выбрался из-за колонны и тоже пошел - своей.

Казалось бы, пришло Копчику время праздновать - каждый день с утра до вечера записывал он показания арестованного графа Эрнеста, герцога Курляндского. "С моих слов записано верно, мною прочитано, замечаний нет". Для удобства для герцога все-таки расщедрились на стул.

Но Копчик откладывал в сторону, как ненужное на этой дуэли оружие - свою ревность, свою обиду, жалость свою к жене и к самому себе, зависть к бывшему сопернику, ненависть, наконец - и в стерильной чистоте записывал показания. Толковые показания, надо сказать - им почти не требовалось добавлять стройности. Герцог легко разбивал обвинения против себя, порою обращая их против самих обвинителей. На очных ставках тоже держался молодцом - один из изменников-прихвостней, более всех чернивший павшего патрона, даже просил прощения. Копчик невольно зауважал человека, защищавшего себя столь толково и отважно - и в безвыходной ситуации. Потому что, несмотря на рассыпанное обвинение, приговор суда был ожидаем - квалифицированная смертная казнь (бедняга Гурьянов!) через четвертование.

Но герцогу не довелось даже постоять на эшафоте - прилетели дипломатической почтой из Франции недоумевающие и разгневанные письма сразу от нескольких Гонто-Биронов, и один из них был тот самый маршал. Маршал негодовал - чем его родственник заслужил столь жестокий и скоропалительный приговор при таком бездарно построенном обвинении - и как только маршал все узнал? От страха перед международным скандалом квалифицированную казнь заменили бессрочной ссылкой (счастливец Гурьянов!).