Четвертая высота

– А, Гуля! – раздались со всех сторон знакомые голоса. – Что давно не заглядываешь? Мы уж заскучали! Чайку хочешь?

Через несколько минут на железной печурке запрыгал, подкидывая крышку, жестяной чайник.

В чьих-то умелых руках негромко, не мешая беседе, запел, заговорил баян.

И Гуле показалось, что ещё никогда в жизни ей не было так уютно и спокойно, как в этой чёрной маленькой землянке, среди этих людей, усталых, измученных боями, собравшихся с разных концов огромной страны.

Она сидела у самой печки, блаженно отогреваясь, и пристально смотрела на огни, перебегающие с уголька на уголёк. Они были такие же, эти весёлые огоньки, как там, в далёкой Уфе. И такие же золотые язычки играли в печке в те времена, когда Гуля была ещё маленькой и ей не позволяли брать в руки кочергу.

Подумать только, как недавно это было!

А теперь она на фронте, в самом пекле войны, и никто не говорит ей: «Гуля, обожжёшься!»

Над самой землянкой с жалобным воем пронеслась мина.

– Ихний миномёт завыл, – сказал кто-то, потягивая горячий чай.

Гуля только молча кивнула головой. Она, как и все бойцы, уже хорошо различала голос немецкого миномёта. В своих листовках немцы хвалились, что их миномёт одолеет нашу «катюшу».

– Ничего, не одолеет, – сказал пожилой боец, которого все называли папашей. – Где ему с нашей сладить!

– Это точно, – согласился его сосед и, переломив о колено дощечку, подкинул обломки в огонь. – А вот я слыхал, у нас тут ещё «андрюшу» поджидают. Этот наведёт порядок.

– Какой такой «андрюша»? – спросила Гуля.

– «Катюшин» сынок. Вот лупит так лупит! Ещё почище мамаши. На восемьдесят метров одной только воздушной волной работает, не считая убойной силы от осколков.

Все минуту помолчали, и этим воспользовался баян. Он заиграл громче, смелее, явно вызывая на песню.

Вьётся в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза, —

запела Гуля, а кто-то рядом подхватил тенорком:

И поёт мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза…

Спели одну песню, затянули другую. Пели все вместе и поодиночке.

– Так бы и пела с вами до утра, – сказала Гуля, поднимаясь с места, – да ничего не поделаешь, пора мне…

– Куда тебе?

– Асю сменить.

По-настоящему срок Асиного дежурства ещё не истёк, но Гуля жалела и берегла свою товарку по санбату – ту самую худенькую, похожую на школьницу Девушку, которая приехала с ней и Людой в одном эшелоне на фронт.

Гуля была старше обеих своих подруг. Ей было уже почти двадцать лет, а им ещё не исполнилось и восемнадцати. И Гуля невольно относилась к ним обеим немножко покровительственно, называла их «милые мои девочки» и, не задумываясь, брала на себя самую трудную и опасную работу.

А работы становилось всё больше, жизнь делалась всё труднее. И уже какими-то сказочными, почти невероятными казались Гуле воспоминания о доме, о семье. Да и где этот «дом»? В Уфе, где мама и Ёжик живут в случайной, чужой комнате, или в Киеве, занятом немцами, или в Москве, откуда отец посылает письма, полные забот и тревоги?..

«Нет уж, пожалуй, до конца войны дом мой здесь – в землянке, – думала Гуля, перебегая от одной землянки к другой. – И семья моя тут: Люда, Ася и все эти дорогие люди, с которыми вместе мы делим жизнь, такую близкую от смерти!»

Всё больше привязывалась Гуля к своей новой большой семье.

«Ты спрашиваешь, – писала она матери, – как я встретила день рождения. У нас был очень жаркий бой, и в мою честь, как мне сказали, целый артполк и наша полевая артиллерия дали залп по врагу. А вечером, когда немного успокоилось, мы в землянке поужинали, причём наш повар испёк несколько пирогов и на одном из них выложил из теста надпись: „Будущему гвардейцу“. В день рождения Ёжика тоже дано было несколько залпов, а когда собрались ужинать, немцы начали контратаку, довольно яростную. Атака была отбита, кроме того, был занят один населённый пункт. А потом ко мне подошли бойцы и сказали, что эту победу они ознаменовали в честь рождения моего Ежа».

Письмо получилось большое, подробное, и всё-таки о многом ещё написала бы Гуля, если бы в письмах с фронта можно было обо всём писать и называть имена людей. Она написала бы ещё и о том, что пироги повару заказал помощник полкового командира, который часто по-отечески журил её, если она уж слишком себя не берегла, и по-отечески о ней заботился.

Если бы можно было, написала бы Гуля в своём письме также и о том, что «гвардейский пирог» принёс в землянку один из маленьких разведчиков – Саша. Он так деловито и осторожно нёс обеими руками доску с пирогом, как будто это был не пирог, а мина. А рядом шёл Гриша, и видно было, что он отчаянно завидует товарищу: ему тоже хотелось передать Гуле именинный подарок.

ПОДРУГИ

Начались заморозки. Чёрные, размытые дождями лощины и холмы побелели от инея.

В боях всё ещё было затишье.