Четвертое измерение

И меня повели. Я шел, преувеличенно хромая и повторяя как бы про себя:

— Чего мне сдались вагоны ваши? Иду себе чай варить и не думаю, что мимо вагонов иду...

По дороге нам навстречу шел офицер из конвоя.

— Что случилось? — спросил он у солдат.

— Да вот, вроде бы, около вагонов что-то делал... — неуверенно доложил один из моих конвоиров.

Офицер видел мою хромающую походку, в руке я держал по-прежнему банку с горячей водой — мое оправдание — и, когда я ему объяснил, что шел из сушилки, где грел воду, он выматерил солдат и заорал на меня:

— Марш на работу! Я тебе покажу, как чаи распивать! — и выбил из руки банку.

Я не заставил себя просить и быстро убрался восвояси: оттиск пломбы был цел!

К этому побегу мы готовились тщательно и ждали весны: зимой ехать холодно. А пока на ДОКе у меня завязывались все новые знакомства и связи.

Одним из таких новых знакомых был инженер Лева Бернштейн. Этот худощавый, белобрысый и незаметный еврей из Москвы так успешно защитил в 1939 году диплом в Институте гидротехники, что ему сразу засчитали его за докторскую диссертацию — случай редчайший. Его дипломная работа — проект гидростанции на приливах и отливах океана — сразу был принят к исполнению, и вчерашний студент стал начальником стройки на Севере, под Мурманском. Этот ученый и энтузиаст за три года до второй мировой войны успел кое-что построить, несмотря на все препятствия, чинимые ему советской бюрократией. Но началась война, и его призвали в армию: строить оборонные укрепления. А стройку гидростанции бросили на произвол судьбы. Войну Лева закончил офицером, с орденами, почетом и без особых мыслей о неполадках советского режима — это был полностью ассимилированный еврей, чисто советский тип. После войны он выехал по заданию командования в Северную Германию для осмотра и демонтажа военно-морских баз и на обратном пути встретился в поезде с американским инженером, тоже специалистом по гидростанциям на приливно-отливных волнах. Разговорились два специалиста, обменялись адресами и расстались. Лева не обещал американцу писать и объяснил, что подобная переписка грозит ему арестом. А адрес американца записал осторожно: в список научной литературы — ведь времена были тяжелые. Но в Москве Леву арестовали: американский шпион!

Ведь встреча с американцем была, и адрес американца в перечне книг все-таки нашли. Что нужно еще? Дали 25 лет и послали Леву строить Норильск. Бернштейн был инженером до глубины души и вложил часть своего таланта в этот страшный город Заполярья: как прораб, он строил дома и шахты, административные здания и клубы. Но его испытания еще не кончились: он был арестован после восстания 1954 года как один из главарей бунта и «организатор побега в США на льдине». Это звучит шуткой, но так записали в новом приговоре, по которому он получил еще 25 лет тюремного срока. И вот теперь он строил в Чуне ДОК: по его проекту ДОК рос и становился первоклассным предприятием. Мы, шутя, называли Леву «главным строителем сортиров», хотя понимали, что он талантливый инженер. Таких работяг, как Лева, нельзя «научить» даже двумя сроками по 25 лет: они работают всегда на совесть. Забегая вперед, могу сказать, что Лева Бернштейн сейчас освободился и заканчивает строительство гидростанции под Мурманском, прерванное войной и арестом всего на 25 лет.

Очень подружился я с французом Максом Сантером, попавшим в СССР по ошибке: КГБ принял его и его кузена за советских дезертиров в Париже. Дело в том, что он с кузеном знали русский язык, так как их тетя была русской графиней, и после конца войны решили лучше познакомиться с русскими военными в Париже. А для этого надели форму советских офицеров, и пошли в компанию пьянствовавших вояк. Там агенты КГБ их чем-то опоили, и проснулись они уже на Лубянке, в Москве. Выяснив ошибку, кагебисты выматерили их и... послали на Инту, в шахты Заполярья, где свирепствовала резня между ворами и «суками». Так кузен Сантера погиб во время какого-то «шумка». А Макс после 9 лет шахт попал в Тайшет. Это был обаятельный человек, невысокого роста, очень пропорционально сложенный, с выразительным лицом. Его выручал талант художника: местная политчасть давала ему писать плакаты для зоны и картины для офицерских квартир: извечные темы «Трех охотников», «Запорожцы пишут письмо султану» (Макс называл — «Запорожцы подписываются на заем») или «Девятый вал» Айвазовского. Макс был тонким знатоком поэзии и мы с ним часами сидели за крепким чаем, к которому он пристрастился в Заполярье, и говорили о стихах, о литературе. С ночных дежурств в сушилке ДОКа я приносил ворованные из офицерских «парников» овощи (их зэки выращивали для охраны) и по утрам мы с Максом, Витей, Семеном и Левой устраивали пир — у нас была «французская кухня». Надо не забывать, что жили мы, как всегда, впроголодь.

В разговорах о поэзии часто принимал участие и Гена Черепов; его стихи становились все более зрелыми. Приведу одно из них:

Братьям

«Сколько вас проклятых,

названных грешными?»

Но где я их встречал? Скажи, сестра иль брат?