Четвертое измерение

Меня опять ввели в кабинет Кабулова. Около его стола сидел высокий седой человек с сухим интеллигентным лицом. Он сидел сбоку стола, в неподвижной позе, сросшись с высокой спинкой кресла.

— Я — Владзимирский, начальник следственного управления Министерства госбезопасности. Учтите, что мы только начинаем с вами. И поймите, что нам известно все, что вы передавали иностранным разведкам. Но я хочу, чтобы вы сами рассказали это. И тогда мы решим, как поступать дальше.

В открывшуюся дверь из внутренних личных комнат вошел Кабулов.

— Ну, говорит уже? — безлично обратился он.

— Нет, товарищ генерал, — отвечал полковник Медведев, один из допрашивавших меня и назвавших свою фамилию.

— Ты что молчишь? Ты сильней нас быть хочэшь? — Кабулов стоял прямо передо мной. — Ты это так рэшил: они нэ знают. Да? Всэ знаим!

Всэ! Я знаю, почему ты молчишь — мы тебя рано взяли!

 Не знаю, зачем, но я сказал:

— Это уж не моя вина.

В ответ разразилась буря.

— Ах, ты еще шутить можешь?! Я тэбе покажу шутки! — и с потоком нецензурной брани Кабулов подбежал к столу, схватил блокнот, что- то написал, протянул листок полковнику Медведеву и, обращаясь ко мне, заорал. — Сгниешь, кровью будэшь плакать — ко мне проситься! Но больше — нэт, нэ увидишь!

На сей раз он был прав. Но я-то этого тогда не знал. Я лишь понимал, что в силах этих людей заставить меня плакать кровавыми слезами.

Конвой во главе с полковником Медведевым вывел меня во двор. Вынесли мои вещи, и мы сели в легковую машину; на глаза мне надели черную повязку, и машина двинулась. Куда же мы едем? Утренний свет сочился под повязку, но я не видел улиц. Скрежет ворот, машина остановилась, повязка снята. Это была Лефортовская «военно-политическая особая тюрьма НКВД СССР» — так значилось на бланке квитанции, выданной мне за личные вещи. Корпус этой тюрьмы имеет странную форму: центральное здание — квадрат с внутренним двором. Но к середине одного из зданий квадрата пристроены еще три корпуса, расходящиеся веером из одной точки.

А пять этажей этой громадной тюрьмы сквозные от пола до потолка, и вдоль камер на этажах идут подвесные металлические трапы, а между этажами натянуты тонкие металлические сетки, чтобы нельзя было прыгнуть с высоты и покончить с собой, — конвой за это отвечает!

Но я не попал в эти корпуса; лишь потом мне довелось увидеть все это. После того, как полковник Медведев отдал дежурному записку Кабулова, меня опять переодели в костюм типа спецовки, и местные надзиратели повели по бесконечным коридорам; мы то и дело спускались по лестницам, и я понимал, что идем мы уже под землей. Но вот мы дошли до площадки, откуда лестница вела круто вниз, спустились по ней, и я сразу ощутил холод и сырость. Какой-то старшина принял меня и со своими надзирателями повел из дежурной комнаты вниз, в узкий коридор, где стояли часовые в зимних тулупах. Открыли одну из дверей и втолкнули меня в темноту. Дверь захлопнулась, и я постарался оглядеться: камера в ширину была не более полутора метров, это был какой-то колодец, а не камера. Сходство с колодцем усугублялось еще и тем, что на полу была вода, она хлюпала под ногами — вода с грязью. Света почти не было: лишь через «глазок» сочился слабый отсвет коридора. Не было ни кровати, ни нар, лишь в углу в стены вделана доска, образующая треугольник: чтобы сидеть, надо было прижиматься к стенам. А они были покрыты слизью, сочились влагой. Очень скоро я ощутил промозглый холод этого подвала с карцерами. Уже потом я узнал, что там были проведены трубы, по которым шел аммиак для понижения температуры...

В каждом месте человек должен освоиться. Вот я и начал «обживать» свой угол. Когда стало холодно, попробовал делать гимнастику, но руки упирались в стены; пришлось лишь поднимать их вверх и приседать; я быстро устал, но почти не согрелся. На стене я сделал отметку ногтем на плесени: первый день. В слабом луче света внимательно осмотрел стены, когда зрение привыкло к сумраку. Но все это не могло заглушить беспокойства за маму, сестру, семью. Я хорошо знал, как КГБ легко может их запутать при допросах, а потом арестовать и осудить за «ложные» показания... Внутреннее напряжение явно преобладало над внешними ощущениями. Потом я попробовал вызвать какое-либо начальство. Это оказалось чрезвычайно просто: часовой на мою просьбу ответил звонком по внутреннему телефону дежурному: «Заключенный № 3 вызывает начальника» — и вновь воцарилась тишина. Через 10-15 минут послышались шаги, дверь отворилась, и ко мне в грязь шагнул высокий офицер в начищенных сапогах.

— Я вас слушаю?

Я ответил, что хочу видеть документ, на основании которого арестован, что еще не видел ордера на арест.

— Доложу, — отвечал посетитель.

Это был полковник, начальник тюрьмы «Лефортово». Я вызывал его каждый день, и беседа наша была всегда одинакова:

— Где ордер на арест?

— Доложу.

Самое нелепое то, что он действительно письменно докладывал в КГБ СССР и подшивал в мое тюремное дело копии писем — я их случайно увидел спустя шесть лет, уже в сибирской тайге.