Четвертое измерение

- Ладно, бойцы. Молодцы, что вышли к своим, не потеряв силу духа и человеческое лицо. Идите в головную машину и примите под охрану женщин находящихся там.

Повернувшись через плечо, курсанты строем чеканя шаг по неровному полю, направились к машине. Проводив их взглядом, обернулся к сержанту:

- Что с бойцом?

- Жить будет. Санитар сказал, что пуля прошла на вылет плечо, не застряв в нем, сейчас его отнесут в мою машину, пускай там рядом с летчиком полежит.

- Хорошо, то есть ничего хорошего. Конечно, мы лишились боеспособного бойца. Значит так, отдашь его МП старшему из курсантов и научишь их, как с ним обращаться. Вот в такие минуты сильно жалеешь, что отдал будущим партизанам все трофейное оружие. Сейчас бы оно нам, ой, как пригодилось.

Отправив Василькова проверить, как маскируются бойцы для засады, я направился к машинам. Подойдя к грузовику и поставив ногу на колесо, заглянул в кузов. Я велел курсантам получить у сержанта пистолет-пулемет и обучится владением им, после чего крикнул водителя, ковыряющегося под капотом, и велел подошедшему бойцу отогнать с напарником обе машины под прикрытие деревьев и стоять наготове. Сразу после боя, по моему знаку вернутся назад, курсанты с автоматом будут охранять машины. Подойдя к курсантам, сидящих перед разобранным МП, который им показывал, как собирать и разбирать один из бойцов, велел, как закончат, садиться в машины, и брать их под свою охрану.

- Товарищ капитан,- я обернулся, к окликнувшему меня Вяткину, стоящему с биноклем в кузове и активно машущему руками. Подбежав к нему, я выслушал все, что он увидел.

- Они показались, товарищ капитан. Вон там появилась колона пленных. Минут через десять они нас увидят, как только выйдут из низины,

- Все, внимание! Они идут! Немедленно укрыться по своим местам.

Велев машинам уезжать я, посмотрев как курсанты на ходу запрыгивают в один из грузовиков, повернулся к стоящему рядом Вяткину, и сказал:

- Давай на место. Не забудь, что ты должен делать.

Проводив Вяткина взглядом, я осмотрелся. Бойцы хорошо спрятались, хотя в некоторых местах внимательный взгляд мог заметить, что тут кто-то недавно побывал. Сделав несколько замечаний укрывшимся бойцам, направился к своей, вырытой бойцами ячейке. Так как времени было мало, то ячейка получилась для стрельбы лежа, как и у всех бойцов. Устроившись поудобней в окопчике, разложил перед собой пару запасных магазинов и немецкую гранату с длиной ручкой. Сняв фуражку, я надел немецкую каску, хоть какая-то, но защита. Приготовившись ждать, мысленно прокрутил все в голове, не забыл ли чего. У каждого бойца был свой сектор стрельбы, как и у пулеметчиков. Немцев всего тридцать девять при пяти пулеметах, четырех пистолет-пулеметов и тридцати пяти карабинов против наших двух МГ-34 и семи МП-38, собранные по всей мехгруппе, двух ППД и четырех немецких карабинов. Так как пленные идут по дороге, а конвойные сопровождают их по обочине, то пулеметы, установленные в кювете и направленные вдоль дороги должны были изрядно проредить конвой. Довершить же дело должны были пистолет-пулеметы и карабины. Лишь бы пленные под пулеметные очереди не бросились от неожиданности. Взяв в руки бинокль, лежащий около магазинов к автомату, стал внимательно рассматривать в него колонну, показавшуюся на пригорке. Благо солнце светило со спины и стекла бликов не давали. Немцев было не тридцать девять человек, их было больше. Во время осмотра пленных я пересчитал конвой, но не учел, что полевую кухню кто-то должен возить. Сейчас впереди колонны шел битюг, таща за собой кухню. Им управлял немолодой ездовой. За кухней следовала телега, запряженная в такого же битюга, на козлах которого сидел еще один ездовой. Сзади на телеге вольготно устроились два пулеметчика, направив стволы пулеметов на пленных, следующих за ними на расстоянии метров тридцать и вынужденные нюхать запахи кухни. Я видел, как многие сглатывали и принюхивались к запахам. Рассматривая ездовых, думал, а какая разница? Больше их надвое или меньше, результат будет один. Пленные подходили все ближе и ближе. Увидев, что передняя лошадь пересекла черту, определяющую жить или умереть, я заорал:

- Огонь!