Четвертое измерение

Сын Теймура сидел тоже потрясенный и даже не радующийся. Установив все и убедившись, что это его сын, Теймур объявил администрации, что он сына от себя не отпустит: ведь тот должен был находиться в соседней зоне, за забором, у блатных. Юношу пытались увести в его зону, но Теймур выхватил припасенные два ножа и сказал, что зарежет надзирателя, если тот подойдет, а уж потом сына и себя; уступили, оставили парня с нами. И у Теймура появилась забота: воспитывать сына, учить его с азов. Юноша был малограмотным: голод привел его на свободе к мелкому воровству, а в блатном лагере было не до учебы. Мы дружили с Теймуром, и отношения наши всегда были искренними и теплыми.

Вот этот-то человек и увидел меня, лежащего у вахты под мелким осенним дождем, и принес меня в барак. Заботы товарищей — их тут оказалось много — оживили меня. Вскоре я уже знал, что попал на новый штрафняк, построенный недавно: зона № 307. Ребята сами вырубили лес на сопке и из этих бревен сложили бараки; на стенах еще была свежая смола.

 Врача в лагере не было, и я лечился, как мог: мне поставили узкую лежанку за печкой, и я грел у раскаленных камней спину и ноги.

В зоне было не более тысячи человек и среди них много знакомых лиц: контингент штрафняка — это люди, которым трудно перебраться в общий лагерь. Но были и новые, а среди них приятные люди, недавно арестованные: Николай Богомяков, Юрий Овсянников, Борис Вайль, Пименов. Они рассказали нам, как воспринимались на свободе венгерские события: оказывается, и в России нашлись честные люди, не побоявшиеся выступить в защиту уничтожаемой Венгрии. А ведь в СССР каждое слово, открыто брошенное в лицо власти — героизм! Каждое выступление учило окружающих смелости и звало честных людей на этот же путь. Мы с восторгом слушали о студенческих волнениях, расспрашивали о мельчайших подробностях. Богомяков и Овсянников были интеллигентами, еще участвовавшими в свершении революции в России: по одному сроку они уже отсидели, а теперь их «на всякий случай» опять бросили в лагеря.

А Боря Вайль и Пименов были студентами, молодыми носителями идей чистоты и правды. Какой же озверелой и тупой должна быть власть, чтобы бросать в ужас тюрем и лагерей этих начинающих жизнь, ясноглазых, талантливых ребят: Пименов, например, получил ученую степень математика в университете еще до окончания курса. Были у нас и другие представители зарождающегося демократического направления умов:  Аркадий Суходольский и Давид Мазур. Они привлекали к себе умом, сердечностью, начитанностью. Марксистское воспитание давало себя знать: они были целиком на социалистических позициях. Но им, как и декабристам времен царизма, мерещился рай на земле, царство справедливости.

Для того, чтобы читающий эту книгу понял, что настроения этих юношей не были преходящими, забегая вперед, скажу: они и после освобождения боролись за свои идеи. Сегодня некоторые из них снова в тюрьме.

Дни шли монотонно, осень покрыла низкое небо свинцовыми тучами, лежал уже снежок; ребята работали на лесоповале: валили деревья на дне будущего Братского моря, которое в просторечье на всей трассе заключенные именовали «Братским кладбишем».

Ко мне в это время зачастил с визитами некий Котмышев. Он говорил, что сидит тоже за венгерские события, и пытался сблизиться с нашей компанией. Мне же, лежащему без движения, он оказывал множество услуг, без которых мне было трудно обойтись. И поэтому все мирились с его присутствием, хотя симпатии этот человек ни у кого не вызывал. Но отрицательное отношение наше было чисто интуитивным, а факты говорили в его пользу — спокойного, услужливого, молчаливого, внимательного слушателя.

Теймур с сыном был в зоне, и мы часто виделись. Котмышев сблизился и с Теймуром. И почему-то вскоре Теймур перестал бывать у меня.

Я не придал этому значения. С моего приезда прошло уже несколько месяцев, я начал вставать и как-то обнаружил, что в моем чемодане рылись. Воровства в зоне не было, случай настораживал. Однажды я вышел в соседний барак, шел я эти пятьдесят метров больше часа, ноги были еще слишком слабы. И в коридоре, увидев Теймура, я радостно его окликнул. Но в ответ на меня смотрели глаза врага и взбешенного зверя. Подойдя ко мне быстро и молча, этот силач схватил меня одной рукой, поднял в воздух — весил я немного — и, выхватив откуда-то нож, прорычал: «Прощайся с жизнью, гад!». Я буквально онемел от удивления: что с ним? С трудом я выдавил: «Что случилось?»

— Ты не знаешь?! — захлебывался этот горячий сын гор. — А кто оклеветал меня и сына?!

Для меня это было неожиданностью: всегда эти люди вызывали у меня только симпатию. Нож, занесенный надо мной, я как-то не воспринимал всерьез и постарался спокойно сказать:

— Теймур, если есть человек, которому надо было натравить тебя на меня, то воспользуйся моим советом: подумай, кому это выгодно. И тогда, может быть, станет ясно, кто спровоцировал твою вражду ко мне.

Резко отпустив меня, Теймур ушел. Как я вернулся к себе в барак, не помню.