Четвертое сословие

Когда Любжи поднялся на палубу, он тоже сбросил свой мешок в люк, но, не смея оглянуться, прыгнул следом и неловко упал на груду мешков. Он быстро отполз в дальний угол и со страхом ждал, что сейчас все начнут кричать и побегут ему на помощь. Но следующий грузчик появился только через несколько секунд. Он просто скинул с плеча мешок, даже не взглянув, куда он приземлился.

Любжи расположился так, чтобы никто, кому придет в голову заглянуть в люк, его не заметил, и в то же время, чтобы мешок с зерном не упал ему на макушку. Он спрятался так, что едва не задохнулся, поэтому после каждого броска выскакивал из своего укрытия и, быстро глотнув воздуха, тотчас нырял обратно. Когда в люк опустили последний мешок, Любжи не только был покрыт синяками с головы до ног, но и хватал ртом воздух, как тонущая мышь.

Ему стало казаться, что хуже уже быть не может, но тут задраили крышку грузового люка и между железными прутьями просунули деревянную доску. Любжи в отчаянии стал карабкаться на верх кучи, чтобы прижаться ртом к крошечным трещинам в крышке и вдохнуть свежего воздуха.

Только он устроился на мешках, как внизу заработали двигатели. Через несколько минут он почувствовал легкое покачивание — судно выходило из гавани. Он слышал голоса на палубе, изредка над его головой раздавался топот ног. Как только порт остался позади, маленькое грузовое суденышко больше не покачивалось и не подпрыгивало на волнах — оно с грохотом болталось из стороны в сторону, врезаясь в открытое море. Любжи распластался между двух мешков, упираясь в них вытянутыми руками и стараясь удержаться на месте.

Его вместе с мешками швыряло из стороны в сторону, ему хотелось кричать и звать на помощь, но уже стало темно, над ним были только звезды, и все матросы спустились в свои каюты. Вряд ли они услышат его крики.

Он понятия не имел, сколько плыть до Египта, и начал сомневаться, что сможет выжить во время шторма. Когда взошло солнце, он был счастлив, что все еще дышит. А когда наступила ночь, ему хотелось умереть.

Он точно не знал, сколько прошло дней, когда море наконец стало спокойным, хотя был уверен, что бо́льшую часть времени провел без сна. Они входят в гавань? Пароход почти не двигался, мотор работал еле слышно. Любжи решил, что судно остановилось, когда услышал звук опускаемого якоря, хотя в животе у него все тряслось, будто они до сих пор плыли посреди океана.

Прошел еще час, и какой-то матрос убрал доску, державшую крышку люка. Через несколько минут до Любжи донеслись голоса, говорившие на языке, которого он никогда раньше не слышал. Он решил, что это, наверное, египетский язык, и снова был счастлив, что они говорят не по-немецки. Наконец крышку люка подняли, и в отверстии возникли два здоровенных матроса, изумленно смотревших на него.

— И что это у нас тут такое? — сказал один из них, когда Любжи в отчаянии поднял руки к небу.

— Немецкий шпион, точно тебе говорю, — хрипло засмеялся второй.

Первый наклонился, схватил Любжи за поднятые руки и выдернул его на палубу, как мешок с зерном. Любжи сидел перед ними, вытянув ноги, жадно хватая ртом воздух, и ждал, когда его поведут в новую тюрьму.

Он поднял голову и зажмурился от утреннего солнца.

— Где я? — спросил он по-чешски. Но докеры явно его не поняли. Тогда он попробовал венгерский, русский и, наконец, с большой неохотой, немецкий, но они только пожимали плечами и смеялись. В конце концов они подняли его с палубы и, заломив руки, повели вниз по трапу, даже не пытаясь заговорить с ним хоть на каком-нибудь языке.

Ноги Любжи едва касались земли, когда матросы выволокли его с судна и потащили к докам. Там они повели его к белому зданию в дальнем конце верфи. На двери были написаны слова, которые ничего не значили для нелегального иммигранта: ПОЛИЦИЯ ДОКОВ, ПОРТ ЛИВЕРПУЛЬ, АНГЛИЯ.

ГЛАВА 8

СЕНТ-ЭНДИ, 12 сентября 1945 года:

ЗАРОЖДЕНИЕ НОВОЙ РЕСПУБЛИКИ

«Долой систему аристократических титулов», — гласил центральный заголовок в третьем номере «Сент-Энди».

По мнению редактора, система титулов — это всего лишь предлог для горстки усталых политиков присуждать себе и своим друзьям звания, которых они не заслуживают. «Почести почти всегда раздаются недостойным. Это оскорбительное проявление мании величия — еще один образец последних остатков колониальной империи, от которого следует избавиться при первой же возможности. Эту закоснелую систему мы должны отправить на свалку истории».

Некоторые одноклассники написали редактору письмо, в котором напомнили, что его отец принял рыцарское звание, а другие, более просвещенные, добавили, что последнюю фразу он позаимствовал у более справедливого дела.[6]

Кит не смог выяснить, что сказал по этому поводу директор на заседании педсовета, так как Пенни больше с ним не разговаривала. Дункан Александр и другие одноклассники открыто называли его предателем своего класса. К всеобщему раздражению, Кита ничуть не волновало их мнение.