Четвертый ангел Апокастасиса

Я не знал, что ей ответить, я знал, что это было не так, я знал, что это было так лишь на ее языке, но ведь она пришла не для того, чтобы сказать мне об этом.

– Садись, – сказал я ей и добавил:

– На табуретку.

Она села.

– Спусти чулки.

Я отвернулся и снял халат, спокойно свернул его и положил на холодильник. Зашелестело платье. Потрескивали невидимыми искорками чулки.

Я вспомнил, что однажды она уже пыталась вернуть меня. Это было на дне рождения у нашего общего приятеля. Он играл на рояле, гости уже разошлись, мы не виделись с ней несколько лет, и она тоже уже собралась уходить, она делала вид, что уходит, а я делал вид, что не замечаю ее ухода. Весь вечер она смотрела на меня и усмехалась, ведь этого так и не было между нами, но теперь я был тот самый воин и господин, я позевывал, не глядя на нее, и запивал свое позевывание шампанским. Я был по-прежнему неравнодушен к ее женским прелестям. Единственное, чего не знала она, так это то, что я не вижу теперь в ней ее, ту, которая когда-то была для меня единственной, и что теперь я наблюдаю в ней только одну из самок, которую можно просто выебать, чтобы снова на время можно было почувствовать в себе эту свою странную свободу, вернуть так себе свое путешествие через жизнь и радоваться близости Бога. Но почему Он задумал меня именно таким? Почему я вынужден платить этому миру, оставляя в нем свое семя, оставляя в нем свои старания и силы, ведь сам я иной, легкий и светлый, и быть может, это только тело мое радуется, тогда как сам я знаю, что это лишь, как плеск весел, как та белая линия на прибрежных кустах, что показывает, как высока была вода когда-то.

– Александр, – тихо сказала она за моей спиной.

Я знал, что оборачиваться не было смысла, и теперь надо было лишь совершить ритуал, страшный, неведомый ритуал, исполнителем которого я кем-то был задуман. Кем-то, кто, быть может, Богу и не принадлежал, или принадлежал Его темной части, ведь в Боге есть и тьма. Тот маленький мальчик, Саша, а я знал, что и он был здесь, в этой точке, он словно бы тоже ждал, чтобы исчезнуть или чтобы остаться со мной навсегда. Оборачиваться не было смысла, я все знал и так.

Из ребра Адама Бог создал женщину. Но как же это сделать самому, когда смерть не передается через тело и надо начать это сначала, нет, не деньги, не слава и не власть. Вырвать ребро себе и сделать ей сладко и больно, и еще, и еще, как дымящимся от крови ножом, пробить наконец это отверстие в другое. Ведь чья-то смерть – это всегда другое, вот почему это твое.

Я с ужасом отшатнулся. Она медленно покачивалась на табуретке. Как статуэтка, почему-то подумал я. Она наклонилась вперед, прижимая руки к животу и поднимая голову. Ее лицо смотрело на меня снизу и, казалось, спрашивало меня, как мне теперь там, наверху? Что я мог поделать? Ведь этого тоже хотела она, и я был исполнителем и ее желания. Страдание, что светлело и светлело с каждым утраченным мгновением, как будто еще хоть что-то оставалось, хотя не оставалось уже ничего. Я знал, что ей уже не больно. Она благодарно улыбнулась, стала наклоняться вперед и повалилась набок… Да нет, я не убил ее. Это, конечно, были лишь фантазмы. Я просто взял ее, грубо и жестоко. Я сделал это так только из-за него, из-за того мальчика, потому что я хотел, чтобы и он исчез, чтобы он смог воскреснуть где-то там, где я его уже никогда не встречу.

Загудел автобус. Измученный, я доплелся до кровати и рухнул. Она ушла, и больше я ее не хотел видеть.

Три дня шел белый-пребелый снег. Был самый конец апреля, когда старый, зимний снег, давно растаял, и все уже ждали листьев. Никто не знал, почему вдруг пошел новый снег. Говорили, что такого никогда не было, но что будто бы про то, что это рано или поздно будет, было написано и в Евангелии.