Четвертый бастион

Княжна Мария Мелехова, еще вчера считавшаяся ребенком, только сегодня вышла в свет, обнаружив при этом самое непринужденное воспитание и, как следствие, полную свою неготовность к роли невесты. То ли старый князь Дмитрий умиленно потрафлял ее непосредственности, не беспокоясь, как она покажется в обществе, то ли мать полагала, что должные таланты проснутся в Машеньке сами собой. Но не случилось…

Роль невесты для княжны оказалась так нова, как если бы она никогда не играла в куклы, не держала под подушкой зачитанных до дыр романов и не переписывала в альбом элегий, украшенных виньетками из роз, голубков и сердечек.

Да оно так и было, пожалуй, поскольку в друзьях отрочества у княжны были все больше дворня из числа отставных унтеров, весь остаток жизни починяющих княжеский экипаж, да старух-солдаток времен Отечественной войны, с их бесконечными сказками на кухне о прежних временах и о деревне. Одним словом…

И были детские проказы
Ей чужды: страшные рассказы
Зимою в темноте ночей
Пленяли больше сердце ей[17]

.

И в течение года предвоенных выходов делалось ей в свете так неловко и неуютно, что впору было по детской памяти лезть под стол, чтоб оградиться от чуждого мира гостей бархатом и бахромой скатерти. Однако, к завистливому раздражению прочих претенденток, неловкая как в танце, так и в разговоре, Машенька была титулована мужской половиной собрания «прелестной дикаркой» и, к ее несчастью, вниманием кавалеров обделена не была.

Княжна даже страдала от этого, мечтала о покое. Как вдруг, то ли под настроение войны, когда многие мужчины вокруг кажутся возвышенными героями, окрыленными славой и возможностью героической смерти, то ли с механической неизбежностью времени – пора уж! – но с некоторых пор стала она испытывать удушье и стеснение в груди. По странному совпадению удушье и стеснение случалось все чаще и чаще, причем тогда, когда в столовой зале дома Мелеховых стал объявляться он! От одного взгляда этого героя китовый ус корсета, казалось, трещал, не вмещая и без того чуть слышного дыхания.

Герой нечитаных романов, не похожий ни на кого, ранее встречавшегося, ранее выдуманного на беспокойной девической подушке. Такой настоящий, что невозможно было сообразить, что с ним… вернее, что с этим всем, необъяснимым и волнующим, делать. И, не умея придумать, Машенька грызла костяшки кулака, давилась то беспричинными слезами, то смехом, впадала в хандру, а то счастливо тискала рыжую свою кошку так, что та начинала проситься дурным воем.

Вот почему княжна не удержалась в добровольном заточении девической – ведь он был совсем подле, за стенами, за дверями с резными филенками! – и вернулась в залу.

Меж тем гости уже разделились. Дамы остались у медного самовара сплетничать, а мужчины прошли в кабинет-библиотеку князя составить партию в вист, но лейб-гвардии поручик Соколовский остановился в дверях, будто почувствовав Машенькин взгляд, обернулся.

* * *

Девушка даже отшатнулась – так прямо спросили карие глаза его с рыжинкой, и так трудно было им что-либо ответить. Она запнулась, нервно сжав пальцами оборки юбок; мочки ушей, прикрытые прядками русых волос, поднятых на затылок, налились рубином. Она то отводила взгляд, то возвращала его, не умея справиться с магнетизмом Соколовского.

– Стоит ли, Виктор? – тем временем шептал тому на ухо прапорщик Лионозов. – Вы и без того чудовищно проигрались в собрании. Оставьте.

– Вот и верну, – раздраженно оборвал его гвардеец. – Ты дай только билет.

– Да я, конечно, – смутился прапорщик, живший отнюдь не на одно жалованье, поскольку состоял наследником здешней табачной аренды. – Мне не жаль, но… – Федор покачал головой, – тут ставки велики. А вы же помните, что писал вам ваш батюшка?

– Со старого тирана будет довольно знать, что векселей ему никто не предъявит, – досадливо поморщился Виктор…

…И приняв эту его неприязненную гримасу на свой счет, Машенька, как показалось ей, взломав паркет, провалилась под пол. Там уже, в сумрачном подполье своего сознания – а на самом деле идя из залы на кухню, к подружке своей, 40-летней Прокопьевне, поверенной во все ее тайны и печали, – она решилась объясниться во что бы то ни стало с Виктором и таким образом покончить со всем.

Пусть даже сгорев со стыда дотла.

Лондон,

февраль 1855 года