Четвертый бастион

Что ж удивительного, что к восемнадцати летам Мэри, которой не терпелось дать отпор какому-нибудь подлому существу, вынашивающему под модным цилиндром планы по ее соблазнению, – влюбилась в первого же такого «шляпного болвана»[38]. И как-то вовсе забыла извести его неприступностью, изнурить холодностью и иссушить насмешками, которых она выдумала на измятой девической подушке уже сотни. Вместо того чтобы высушенную шкуру змея-искусителя бросить в жертвенный огонь отмщения, она сама теперь всходила на жертвенник – так живо ей представилось лицо отца, когда он обнаружит, что его подарок пропал. И не просто подарок, а символический дар в честь восемнадцатилетия дочери, ведь именно столько лет было матери, когда состоялась свадьба.

Старый «сухарь из армейского ранца» – как любил говорить о себе полковник Рауд, обыкновенно уже размоченный бренди или виски, – частенько показывал знакомым медальон. При этом Джон-Ксаверий полагал за обязательное если не всплакнуть самому, то истребовать искреннего сочувствия у окружающих. Для самой же Мэри собственное восемнадцатилетие и отцовский подарок не имели того особенного значения, ведь ей для того, чтобы выйти замуж за Рональда Мак-Уолтера, не спрашивая разрешения отца, должно было исполниться двадцать один.

На поверку викарий Бейвет оказался куда осмотрительнее леди Мэри. Ценность медальона заставила священника возражать, ведь он знал – причем слышал из уст самого графа – о том, что часть его (графского) сердца хранится в золотом корпусе… Сделанном, кстати сказать, придворным ювелиром афганского эмира Шуджи-Шаха для геммы… Вырезанной, кстати сказать, в Париже по рисунку с натуры самого Домье во время свадебного путешествия.

Иногда создавалось впечатление, что саму Элизабет Рауд, чей гравюрный портрет на огненно-оранжевом сердолике хранил медальон, граф помнил едва ли лучше Мэри, но общую сумму, потраченную на изготовление медальона, помнил так же хорошо, как и самое героическое свое предприятие I афганской кампании.

Леди Мэри, разумеется, не знала ни суммы, ни происхождения бриллиантов, но, памятуя трепетность старого графа, с которой, иногда попросив ее снять, он брал в дрожащие руки медальон, даже поежилась.

И все-таки…

– Там он будет на том месте, где ему и должно быть, – возле моего сердца. А мое сердце сейчас не со мной, а с Мак-Уолтером, – подытожила Мэри на одном дыхании. – По крайней мере, пока он не вернется.

Если вернется.

Уверенности в этом не было сейчас, спустя месяц, и у самого баронета.

Севастополь, март 1855 года,

Мачтовый (по-нашему IV) бастион

К тому времени главнокомандующему французской армией генералу Канроберу, должно быть, уже порядком надоело отдуваться всю зиму за двоих, за англичан то есть, – поскольку башибузуки Омара-паши если и учитывались генералом, то только в качестве тягловой силы, наравне с прочим гужевым скотом. Потому, обнаружив, что после того, как русские вышибли войска осадного корпуса Форе из ложементов перед IV бастионом, но сами их практически не заняли – лишь саперный батальон копошился в ложементах, в прах разнесенных циклопической миной, – Канробер затребовал помощи союзников. В конце концов, изначально, до того вполне извинительного случая, когда английский корпус драматически вымер и издох (касательно лошадей кавалерии), это была их позиция. Они возвели на Зеленой горе первую батарею супротив бастиона.

Что-то, видимо, стряслось и у лорда Раглана, который после Балаклавских потерь, в общем-то, уже и не решался так безрассудно расходовать боеспособные соединения. Однако в ночную атаку он послал едва ли не лучшее, что у него оставалось, – бригаду шотландских егерей Колина Кэмпбелла.

Оглохшая после дневной канонады, ночь в первых числах марта все еще сохраняла морозную прозрачность и ясность крупных сапфировых звезд. Иссиня-черная бездна неба, вопиявшего о величие и красоте творения, взирала на грешную землю, погрязшую в порочных своих страстях до отвращения к самой себе.

Позади шотландцев, отправленных лордом Рагланом на дело, горели костры I французской параллели, где, должно быть, по обыкновению, зуавы варили кофе в медных котлах для соратников, мерзнувших в аванпостах. Впереди перемигивались факелы и лампы русских саперов, мелькавших в порушенных ложементах перед Мачтовым (IV) бастионом с таким проворством, что никто уже и не пытался им помешать, хоть от французских траншей до стен бастиона оставалось не более ста шагов. И, как стало обычным, что-то неугомонно и неуемно горело в самом Севастополе, выделяя красноватым фоном черный профиль здания, как говорили, Морской библиотеки, сохранившей античное благородство, несмотря на коррозию от современных бомбических снарядов.