Четвертый бастион

И ладно бы только vox populi донимал брюзгливым ворчанием, но к нему присоединялся и брезгливый сарказм врачей, выходивших из загаженных палат военного госпиталя в Скутари с руками по локоть в крови:

– Честное слово, мисс, это не то место, где можно уследить, чтобы цвет ленты в чепце был в тон заляпанному кишками переднику.

Никто еще не знал, что прибытие леди Флоренс Найтингейл в Скутари, в Стамбул, станет для многих раненых, доставленных туда из Крыма, настоящим спасением.

Военные эскулапы – по обычаю того времени поголовно мужчины – поначалу встретили холодным недоумением настойчивое стремление мисс Найтингейл и ее 38 медсестер перевязывать дурно пахнущие раны и выносить горшки. Врачи просто не понимали – зачем? Ведь обычной хирургической практикой того времени было протирать вскрытую рану полой докторского халата. Исключением являлся разве что знаменитый доктор Джеймс Барри, занимавший высшую медицинскую должность в британской армии и ратовавший за строгое соблюдение правил гигиены при уходе за больными. За это его не раз подозревали в том, что он – переодетая женщина (и после его смерти все предположения таки подтвердились!).

Известен случай, когда Барри своей критикой довел леди Найтингейл чуть ли не до слез, а ведь, казалось бы, что к мисс Найтингейл, при ее-то рвении, придраться было невозможно. Однако богачка и светская львица даже после такого внушения не пожелала пойти куда-нибудь с усталых глаз долой, устроить свою личную жизнь, родить и успокоиться, и ее вклад нельзя недооценивать.

Купленные на собственные средства котлы для стирки белья и бинтов, выписка знаменитого лондонского повара Алексиса Сойера для варки госпитальной каши, да и другие экстравагантные на первый взгляд поступки дали совершенно удивительный результат по снижению процента смертности с 42,7 до 2,2! Вот к чему привело старательное соблюдение правил гигиены, презираемое многими врачами.

Все никак не шел впрок просвещенной Европе опыт варварских народов. А ведь еще Первый крестовый поход для рыцарей попросту сошел на го… изошел дизентерией.

Затем леди Найтингейл отправилась в Крым, в самое пекло, и пусть там она заработала нервное истощение и лихорадку, но заслуги добровольной медсестры и ее соратниц признала даже газета The Times. Измученную молодую женщину, каждую ночь лично обходившую палаты с лампой в руках, газета так и назвала: The Lady with the Lamp (леди с лампой).

Вот тогда и изменилось отношение к Флоренс на берегах Британии. Страна туманных соображений, удивительная в своей парадоксальности, наконец и вдруг взорвалась восторгом. Повсеместно проходили собрания, где наперебой высказывалось восхищение ни много ни мало – национальной героиней. Был создан «Фонд Найтингейл», собравший аж 44 000 фунтов стерлингов. Впрочем, восторги солдат были практичнее – они перечислили в него дневной заработок всего корпуса.

* * *

Все это было начало длительной борьбы за санитарную реформу, а также за право женщины вносить посильный вклад в общенациональное дело, но начало было положено, так что поступок Мэри Рауд был вполне естествен и оправдан с точки зрения прогрессивного элемента – всех этих вдохновенных барышень и скучающих Гарольдов – но не в глазах старого лорда Рауда.

Отец «несчастной дочери», как ему казалось, прорицал:

– Ее страсть к этому Мак-Уолтеру, ее мечтания венчаться с ним волнуют меня, конечно, но не так уж сильно, ведь пока ей недостаточно лет, чтобы она могла венчаться без моего благословения. Беспокоит меня другое… мистер Бамбл.

– Да? – сыщик, слишком задумавшийся о юбках французских вивандьерок, очнулся и почти неохотно выбрался на поверхность сознания. – Что же тогда вас беспокоит? – повторил он, изображая внимание и готовность действовать.

– Разумеется, жизнь моей дочери, – не то развел, не то взмахнул руками в отчаянии граф. – Не думаю, что моя Мэри сама сунется под бомбы или возглавит штурм, как Жанна д’Арк. Однако война есть война. Там случается всякое. И к тому же… – лорд Рауд чуть помедлил, как будто боялся, что его неправильно поймут и заподозрят в меркантильности.

– Да, я слушаю, – ободряюще улыбнулся мистер Бамбл.

– Медальон! – значительно произнес граф, подавшись в кресле вперед. – Я хотел бы его вернуть из сентиментальных соображений, ведь это дорогая сердцу память о моей покойной Элизабет.

Его косматые брови сошлись, мутный взгляд расстроенного старика стал острым и проницательным.

– Вы же помните всю эту историю с медальоном?

Сыщик молча кивнул, но, заметив выжидание во взгляде старика, добавил:

– Медальон вряд ли можно считать вовсе пропавшим. Он же, в конце концов, на груди боевого офицера.

Граф, казалось, даже рассердился от такой глупости: