Четвертый бастион

– Если снесет яйцо у вас в палатке или на подушке – яйцо по праву принадлежит вам, – неожиданно сносно заметил по-английски Али, видимо, только это и посчитавший необходимой информацией для приезжего, и притянул флегматичную морду верблюда к земле перед крыльцом комендатуры – перед вторым крыльцом, ведущим в пристройку-мазанку со странной вывеской: Registration of tourists – Регистрация туристов.

Зевак из Англии, обретавшихся на судах в Балаклавской бухте ночью и рассеянных по городу днем, было предостаточно.

– Вы прибыли по делу. Чтобы повидать баронета Мак-Уолтера? И только? – с сомнением повертел в пальцах отношение лондонского мирового судьи комендантский секретарь.

– Боюсь, что так, – иронически дернул мистер Бамбл уголками усов, отращенных специально для крымского турне на военный манер – с завитками кверху.

– Была охота в такую даль посылать живую депешу, – с надменной гримасой пожал плечами лейтенант. – Когда между Крымом и Лондоном давно работает телеграф[77]. Впрочем, как вам угодно…

Сержант, подхватившийся со ступеней комендатуры провести вновь прибывшего в гостиницу, был куда любезнее:

– В компанию военных у нас принимают далеко не сразу и далеко не всех. Каста, знаете ли. Взять вот, к примеру, лейтенанта Гиппиуса, – провели они взглядом всадника в черном драгунском мундире на белом арабском скакуне, прогрохотавшего по дощатому тротуару, полоша кур. – Носится с утра до вечера на своем арабе, – доносил старый сержант на всех встречных и поперечных, ничуть не смущаясь ни армейской, ни сословной субординацией и таща баулы судебного пристава в подмышках. – В полку не появляется, если только за ним не пришлют нарочно, и тем не менее в каждом офицерском собрании чуть ли не гвоздь программы. Скачки…[78] – пояснил он на слегка недоуменный взгляд Бамбла. – Сэр Гиппиус в этом деле непревзойден.

– Хороший наездник?

– Игрок, – фыркнул старый сержант. – И не такой уж хороший. Но тут полно и цивильных, сэр, – подтвердил он наблюдение «охотника с Боу-стрит», отметившего еще в портовой сутолоке, что количество куцых гражданских цилиндров едва ли не превышает тут количество киверов и широкополых матросских шляп с лентами.

– Найдутся и такие, что вам по чину. Думается, торговцы, которых тут больше, чем бобов в мешке, вас вряд ли заинтересуют, – все как-то больше дилеры, полагающие себя столичными денди в провинции. Но взять, например, мистера Толкиена с оптического телеграфа – если вы, конечно, любопытны до штабных сплетен, хоть я и не понимаю, что можно подслушать на этой мельнице.

Старик махнул запущенной бородой через эполет на замысловатую конфигурацию досок с медными блестками керосиновых фонарей, выглядывающую из-за черепичных крыш[79], чтоб посылать сигналы в Георгиевский монастырь. – Он хоть и пионер[80], но никогда не видел его в форме. Инженеры паровозного депо Мэртона тоже весьма образованные люди… – продолжил словоохотливый сержант подбор в общество мистера Бамбла.

Похоже, он вознамерился не пропустить ни одного интеллигента, включая милейшего гримера-гробовщика из лондонской конторы Royal Standard:

– Некоторые офицеры предпочитают предстать перед родственниками в приличном виде, если повезет остаться с головой.

И закончил подбор несколько неожиданно:

– Вот только не советую вам мистера Фэнтона. Он правительственный фотограф и наверняка колдун.

И это несмотря на то, что последние его слова едва не заглушил грохот изящного локомотива, который даже египетские ветераны Омара-паши не считали уже Шайтан-Арбой. А вот магический талант мистера Фэнтона останавливать время и запечатывать человеческую душу в стеклянной пластине, извольте – смущал просвещенные души.

Севастополь,

март 1855 года,

IV бастион

Утро погнало над руинами ложементов белесую перевязь тумана, позолоченного солнцем, холодным, как медный маятник в остановившихся часах. Часах, отмерявших ход истории во вселенной, но сломленных в суматохе ее временных и бесцеремонных гостей. По крайней мере, так казалось. Ибо красный диск все никак не мог вырваться из утренних вихрей, казавшихся продолжением ночных пороховых дымов.

По итогу сражения поле боя большей частью стало ничейной землей между второй русской дистанцией и второй французской параллелью. Землей, вновь вспаханной ядрами, засеянной костями и щедро политой человеческой кровью; землей, вновь урезанной на картах в штабах по ту и другую ее сторону.

Ложементы отстояли, но и неприятель далее оврага не отступил – даже слышны были заплутавшие в тумане протяжные команды на чужом языке, казавшиеся неакадемическим исполнением какой-то иностранной оперы, под диковатый аккомпанемент железного лязга кирок и деревянный скрип тачек и телег.

– Скоро семь, пора бы уже французу и напиться этой своей алжирской бурды… – проворчал Павел Сергеевич, зевнув в кулак со смятой белой перчаткой.

– Может, сами начнем? – вопросительно поднял седую бровь адъютант его.