Четвертый батальон

Завтра — знойное и душное 18 июля. Мадридцы, волнуясь, слушают ораторов и радио. Набрасываются на экстренные выпуски газет и не верят страшной неожиданности: свершившемуся мятежу. Всю ночь я брожу по улицам с братом Альберто и друзьями по Объединенному союзу социалистической молодежи. Трудящиеся Мадрида ищут оружие. В казармах Ла Монтанья засело четырнадцать тысяч солдат. Они послушны мятежным офицерам и готовы с возвышенности, на которой расположены казармы, открыть огонь по столице. Мы занимаем место в длинной очереди у Мадридского комитета союза молодежи и ждем давно обещанного грузовика с винтовками.

— В шесть утра начнется штурм Ла Монтанья, неужели не привезут? — в десятый раз напоминает чей-то голос.

Горячо и взволнованно говорим мы о революционном долге, который каждый из нас мечтает выполнить. Сейчас, как никогда, нам ясно, что мятежные казармы должны быть взяты. И при напоминании о них мы дрожим от гнева и кричим:

— Пусть, наконец, скажет кто-нибудь: привезут ли оружие?

— В семь часов нам уже не нужны будут винтовки.

Брат подходит ко мне и, проклиная нашу беспомощность, говорит, указывая на очередь:

— Мы можем пробыть на этой привязи, пока у нас не лопнет терпение. Лучше уйти. — И он шепчет мне: — Есть более верный адрес.

Мы отправляемся туда, где правительство народного фронта вооружает свой народ. Мы бежим, чтобы не опоздать. Капитан артиллерии, верный республяканец Видаль, помогает нам получить винтовки. Вооруженный, я, должно быть, выгляжу несколько необычно среди мадридцев, готовящихся к штурму Ла Монтанья, — на мне лучший мой костюм, в котором я вышел из дому, направляясь на торжественный выпуск дипломатических курсов. Уже почти сутки как мы с Альберто не возвращались домой. Друзья потешаются над неожиданным превращением «дипломата» в бойца и обещают произнести несостоявшиеся речи на несостоявшемся выпуске в гвардейском зале казарм после взятия Ла Монтанья.

Скоро шесть часов. У казарм тихо. Идет подсчет сил перед штурмом. В наших руках всего две тысячи винтовок против четырнадцати тысяч, которыми вооружены взбунтовавшиеся части, превратившие казармы в крепость. И все-таки мы предлагаем засевшим в Ла Монтанья сдаться. Они отвечают нам кратко и нагло: ружейным залпом.

— Уничтожить мятежников! — требует толпа.

Капитан Видаль и его отец, полковник, командуют нашей артиллерией. У осаждающих всего три орудия, но и этой единственной батареи, оказывается, достаточно, чтобы заставить замолчать предателей.

Четыре часа длится бой. Мы врываемся в казармы. Толпы мадридцев заполняют коридоры и бесчисленные комнаты корпусов Ла Монтанья. Народ разоружает мятежников, и, когда трофеи складываются во дворе, капитан Видаль, легко раненный в ногу, весело кричит:

— Требуется математик! Республика ищет математика с высшим образованием. — И он комично указывает на растущие горы захваченного оружия, которое ждет точного подсчета.

В двенадцать часов дня мы возвращаемся домой. Братьев-победителей встречают плачем мать и две сестры. Альберто специалист утешать.

— Агитатор, — подмигиваю я ему, — пора начинать, а то мы рискуем утонуть в этом потоке слез.

Альберто обнимает мать и из-за ее спины грозит сестрам.

— Даю вам слово, — начинает Альберто, — что умереть было совсем не так легко, как вам кажется, даже удостоиться раны было невозможно. — И он звонко хохочет. — Мирное население, — говорит он укоризненно, — разве так встречают бойцов? Сколько книг вы перечитали на эту тему и не знаете, что после битвы необходимо покушать.

Это звучит сигналом к обеду. Мать торопливо утирает слезы.

Мы чудесно выспались и вечером, часов в десять, собрались выйти из дому. Перед уходом, когда нам давались напутственные семейные советы, — винтовки мы с собой не брали, и это несколько успокоило мать, — меня позвали к телефону. Я узнал веселый голос трамвайщика Хоакина Вареля, друга по Союзу молодежи.

— Ла Монтанья взята, но это еще не все, — кричит он мне в трубку. — Нужно завтра пойти на Гвадалахару — там серьезнее. Пойдешь?

— Конечно, пойду, ведь я никуда уже не еду и винтовка при мне.

На следующий день рано утром Хоакин заходит за мной и Альберто, и мы отправляемся на фронт.

Это была еще не война. Мадридская молодежь покидала город на день и к вечеру, выпустив все патроны, возвращалась ночевать домой. Правда, нам с Альберто пришлось расстаться с Мадридом на более длительное время, но и мы, пробыв две недели в Толедо, Гвадалахаре и Альто де Леон, не почувствовали себя еще бойцами. И свой «боевой стаж» я исчисляю со 2 августа, когда вдвоем с Хоакином Варелем мы пришли на бульвар Кастельяно в дом № 56. В этом доме помещался штаб полка и шла запись в народную милицию. На скамейках в саду сидели сотни юношей — рабочих, крестьян, студентов и школьников последних классов. Они дожидались своей очереди. Среди них я увидел впервые Панчовидио — бойца, ставшего потом капитаном, с которым меня связала большая дружба, и маленького школьника Гафоса, любимца батальона, самого юного нашего боевого товарища. Вдруг я услышал веселый окрик:

— Рамон, и ты здесь?