Четвертый Дюма

Из-за сеньоры Гордозы и ее шумных друзей сицилийцев, которые со всеми своими инструментами также притащились на виллу, где получили бесплатный пансион, работать было трудно, но все же к концу лета мне удалось закончить роман «Гарибальдийцы». Онкль Саша тоже не дремал, он успел с помощью негров накатать три тома «Сан-Феличе», каждый из которых был куда толще моих «Гарибальдийцев», причем справился с этим на месяц раньше меня, после чего со всем пылом души отдался роману с неутолимой итальянкой. Откуда у него брались силы, не знаю, в то время ему уже стукнуло шестьдесят два года. Однажды я даже слышал, как он говорил одной гостье, мадам Матильде Шебель, что заводит много любовниц из чисто гуманных побуждений, будь у него всего одна подруга, он уморил бы ее за неделю. Конечно, это было просто стариковским бахвальством, свою итальянскую находку он не только не уморил за неделю, а терпел три года. Но по женской части он действительно был мастером, в этом ему не откажешь.

Оба романа мы сдали господину Леви. Папа Дюма, будучи человеком щедрым, отвалил мне половину гонорара за «Гарибальдийцев», а гонораром за «Сан-Феличе», составившим огромную сумму, с трудом сумел расплатиться с долгами за отдых в Энгиене, где за его счет кормилось ничуть не меньше двадцати человек. Хорошо еще, что сюда не наведывался Александр-сын, он был сердит на отца за итальянку, и за весь год его нога ни разу не ступила на виллу «Катина». Я совсем перестал бояться его угроз, но все же на всякий случай вложил весь свой гонорар в облигации алжирского займа, проведение которого было объявлено в Париже с целью колонизации Северной Африки. Это мне посоветовал месье Ноэль Парфе, у которого был нюх на такие вещи. Потом, когда меня выгнали из Парижа, эти облигации оказались для меня манной небесной, но об этом позже. А пока папа Дюма был жив и здоров и наслаждался успехом своего последнего романа «Сан-Феличе», написанного на сюжет из итальянской истории. Это роман действительно оказался занимательнее «Гарибальдийцев», его героями были наполеоновские генералы и маршалы, ровесники адмирала Нельсона и леди Гамильтон, а к генералам Дюма-отец всегда питал нежную страсть, что объяснялось семейными обстоятельствами. Чего только не было в «Сан-Феличе» — и дуэли, и морские сражения, и русые красавицы, переодетые адмиралами, и, разумеется, отравительница — ювелирный шедевр месье Вокри. Оказалось, что читательская публика все еще предпочитает выдумки описаниям подлинных событий, каковые я предложил ей в своих «Гарибальдийцах». Все это послужило мне хорошим уроком. Давай волю фантазии, ври без всякой меры и ничего не бойся! Во французской литературе еще не произошел поворот к реализму, мы жили в эпоху Второй империи, когда при помощи лжи и нахальства можно было добиться чего угодно.

Должен сразу сказать, что «Сан-Феличе» оказался последним романом господина Дюма-отца, имевшим шумный успех. Вернувшись из Энгиена, он продолжал работать в полную силу, мастерская пополнилась новыми кадрами, но все, написанное после 1865 года, носит на себе печать упадка. А может быть, вкусы читающей публики стали потихоньку меняться. Пьесы «Последние могикане» и «Узники Бастилии», которые онкль Саша смастерил с помощью «негров» (к «Могиканам» приложил руку и я, написав два действия и первый вариант финала), уже не имели того блестящего успеха, к которому привык Дюма-отец. Огорченный этим, он решил предпринять новое путешествие — на сей раз в Австро-Венгрию и Пруссию, где ставили его пьесы, но гонораров не высылали, так как немцы — народ прижимистый, деньги из них выкачать можно только, если постоянно висеть у них над душой. На сей раз он взял с собой лишь месье Ноэля Парфе, специалиста по вопросам экономики. И… о, чудо! Впервые он ехал без спутницы. То ли он рассчитывал на местных красавиц, то ли итальянская маслина подорвала его силы, но, факт остается фактом. А может быть, поездка была действительно продиктована лишь чисто финансовыми соображениями. Ему все чаще стало не хватать денег, кредиторы стали все настойчивее атаковать его в новой квартире на улице Мальзерб, № 107, которую он так и не успел обставить по своему вкусу, в большом салоне стояло одно пианино (оставленное на память маслиной), а ковра Дюма-отец так и не купил, и немало народу набило себе шишки, поскользнувшись на голом паркете.