Четвертый крестовый поход

Дандоло представил французов, и Виллардуэн, в основном с помощью переводчика, обратился к толпе. Он страстно воззвал к венецианцам, обратив их внимание на то, что знать Франции, признавая Венецию важнейшей морской силой, обратилась именно к ней. Он обратился к ним с просьбой проявить милосердие к Иерусалиму и умолял их ради Бога «отомстить за поношение нашего Господа… Они [французская знать] велели нам пасть к вашим ногам и не подниматься до тех пор, пока вы не дадите согласие проявить милость к Святой Земле»: Он привел и традиционные доводы гражданской гордости и религиозного рвения.

Посланники свято верили в свое дело и, когда Виллардуэн приблизился к завершению своей речи, его спутники начали проливать слезы и пали на колени перед собравшимся народом. Призыв о помощи священным местам заставил рыдать также дожа и его сограждан, так что вся церковь в едином порыве вскричала: «Мы согласны! Мы согласны!»

Крики толпы эхом поднялись к украшающим стены и купола скульптурам, словно венецианцы собирались уверить духовных наставников в своем энтузиазме и искренности. Набожность толпы обрела воплощение; «высокая волна благочестия», по выражению Виллардуэна, донесла мечту о крестовом походе до реальности. Экспедиция была провозглашена, и венецианцы выразили согласие участвовать в священной войне. Дож вернулся к аналою и, исполненный гордости и волнения, произнес: «Господь почтил вас честью, заставив прекраснейшую на земле нацию отвернуться от других народов и обратиться к вам, чтобы присоединить к столь священному предприятию, как освобождение нашего Господа!» Каков бы ни был безжалостный коммерческий расчет, важно помнить, что духовное воззвание крестового похода должно было глубоко затронуть венецианцев.

Надлежащим образом были подписаны все документы о соглашении. В них были отражены как религиозные причины крестового похода, так и коммерческие пункты. На следующий день были согласованы детали. Обе стороны теперь были связаны нерушимыми узами чести, огромными финансовыми затратами и высоким риском. Оплата венецианцам должна была проводиться четырьмя взносами к апрелю 1202 года, а флот должен был быть готов к отплытию 29 июня того же года, в день празднования апостолов Петра и Павла.[151]

Подписанные и скрепленные печатями документы были доставлены во дворец Дандоло, где в присутствии Большого совета он предполагал передать их посланцам. Это было торжественное мероприятие. Полнейшее согласие так растрогало Дандоло, что, передавая французам документы, престарелый дож пал на колени и начал рыдать. Со слезами на щеках он поклялся на Библии не отступать от условий договора.

Тронутые волнением своего предводителя, венецианские советники также принесли присягу, а их примеру последовали крестоносцы. Они тоже осознавали важность этой минуты и также прослезились. Возможно, именно тогда венецианцы и французы поняли, что их планы начинают претворяться в реальность, и теперь их жизни неразрывно связаны с крестовым походом.[152]

Если масштаб соглашения не имел прецедентов, то основные условия транспортировки армии крестоносцев по фиксированной цене за человека и лошадь были вполне традиционны. Самым свежим примером мог служить контракт, заключенный генуэзцами и французами в 1190 году. В нем шла речь о перевозке 650 рыцарей, 1300 лошадей и 1300 оруженосцев по цене в девять марок с единицы (то есть за одного рыцаря, двух лошадей и двух оруженосцев) за восемь месяцев, что равнялось 13,5 марки в год. Венецианская такса составляла четырнадцать марок в год, то есть приблизительно столько же.[153]

Однако в соглашении 1201 года кардинальным отличием был размер армии. Крестоносцы обязались доставить в Венецию к апрелю 1202 года 33 500 человек — и то, что эта цифра не была достигнута, создало основной раскол, оказавшийся критическим для судьбы всей экспедиции. Можно сказать, что в момент рождения договоренности возник изначальный порок, который смог исказить всю идею в ходе ее развития.