Четвертый крик

Еще со студенчества история о том, как все европейское человечество, сделав одного еврея своим Богом, с его именем в душе и на устах на протяжении столетий подвергало жесточайшим гонениям и травле его соплеменников, воспринималась мной как одна из чудовищных глобальных нелепостей жизни, перед которой блекнут, обессмысливаются, не стоят ломаного гроша все разговоры, писания, учения о гуманизме любого европейского гения. С годами, благодаря более глубокому постижению человеческой породы, этот факт несколько присмирел во мне, освободился от максималистского накала, но до сих пор волнует и поддерживает во мне огонек скепсиса в отношении духовных и нравственных успехов человечества. Образы и суждения, с ним связанные, не раз срывались у меня и в стихи, и в прозу, а лет двадцать тому назад, на заре нашей эмиграции, написалось стихотворение, которое даже некоторые еврейские мои друзья сочли издевательским. Привожу его целиком:

История бредет необратимо,
так брел по Иудее иудей,
работал, говорят, простым раввином
и мирно жил сперва среди людей.
Но жизнь текла не гладко и не сладко
(а как же ей еще, живой-то, течь!),
и тут его попутала догадка
сынком себя Всевышнего наречь.
Ну и нарек — на слезы налегая,
на страхи, на страданья, — бармалей.
И вышла там оказия такая,
что Богом снова стал простой еврей.
Набрал себе апостолов и паству,
летал по Иудее и кричал:
«Да здравствует всеравенство и братство!», —
а богачей в жидовстве обличал.
В те времена страна была под Римом,
худела на глазах — ни дать ни взять,
и новый Бог, пока что в званье Сына,
полез и римлян в дух свой обращать.
Но те, по всем анкетам, не евреи,
уже тогда имели КГБ,
и бедного раввина в новой вере
немедленно распяли на кресте.
Воскрес раввин, к кресту навек пришпилен,
и воспарил к Отцу за облака,
фамилию Креста ему пришили,
но после поменяли К на Х.

С того момента новая эпоха
взошла, как солнце всходит на заре,
и ей светил — то хорошо, то плохо —
еврейский свет с местечка Назарет.
Но как случилось, что при свете этом
евреев стали дружно истреблять,
со зла ли, по привычке ль, по наветам,
мне никогда теперь уж не понять.

Конечно же, есть здесь элемент цинизма и святотатства по отношению к верующим христианам, но как бы много его ни было, он все же несоизмерим со шквалом ненависти, обрушенным ими на евреев. Однако суть стихотворения не в цинизме, а в остолбенелости перед все тем же неразрешимым, неразгаданным парадоксом. Как случилось, что души, заряженные (и зараженные, в хорошем смысле слова) еврейским светом, самих евреев отвергли, возненавидели, взалкали уничтожить?!

До недавнего времени все известное о еврейском происхождении христианства использовалось мной в полемике с высоким православным интеллектом русской юдофобии — от Гоголя и Достоевского до Василия Розанова и Солженицына. Теперь же, столкнувшись с агрессивной ментальностью многих евреев, не брезгующих тем же узколобым инстинктом национально-религиозной самовлюбленности и изоляционизма, не вижу никаких других защитных средств, кроме как апелляции ко все той же матушке-истории. Поистине: за физиономией врага далеко ходить незачем, достаточно заглянуть в ближайшее зеркало. Как писал один из наших величайших умов Зигмунд Фрейд, «всегда можно объединить большое количество людей взаимной любовью, если только остаются другие люди для проявления агрессии».

И еще два замечания, прежде, чем перейти к изложению темы, замалчивание которой, как со стороны верующих евреев, так и со стороны христиан, стало нормой и едва ли не единственным пунктом взаимопонимания. Естественно, что у тех и других есть на то свои причины, весьма красноречивые и само собой разумеющиеся.