Четвертый крик

«Что вам внушает самоуверенность восстать против римлян? — продолжает он. — Вы говорите, что рабское иго тяжело. Но сколько же тяжелее оно должно быть для эллинов, слывущих за самую благородную нацию под солнцем и населяющих такую великую страну! Однако же они сгибаются перед шестью прутьями (знак власти в виде связки березовых или вязовых прутьев с воткнутой в них секирой — Л.Л,) римлян; точно так же и македоняне, которые бы имели больше прав, чем вы, стремиться к независимости. И, наконец, пятьсот азиатских городов — не покоряются ли они даже без гарнизонов одному властелину и консульским прутьям. Не говоря уже о гениохах, колхидянах и народе тавридском, об обитателях Босфора и племенах на Понте и Меотийского (Черного — Л.Л.) моря, которые раньше не имели понятия даже о туземной власти…». И далее он перечисляет все народы мира, которые вынуждены были терпеть римское порабощение.

«Таким образом, — заключает царь, — ничего больше не остается, кроме надежды на Бога. Но и Он стоит на стороне римлян, ибо без Бога невозможно же воздвигнуть такое государство… Войну начинают обыкновенно в надежде или на божество, или на человеческую помощь; но когда зачинщики войны лишены и того, и другого, тогда они идут на явную гибель. Что же вам мешает собственными своими руками убить своих детей и жен и сжечь свою величественную столицу! Вы, правда, поступите, как сумасшедшие, но, по крайней мере, избегнете позора падения».

Окончание речи настолько убедительно и по своей эмоциональной напряженности, и по основательности аргументов, что не могу не привести его почти полностью: