Четвертый лист пергамента: Повести. Очерки. Рассказы. Размышления

— Так мы живем, — заключила Дубровина. Она подняла к лицу ладони, вероятно источающие юный запах роз, казалось, она целует себе руки. — Так мы живем, — повторила она, отводя ладони, умиротворенная, непринужденно-торжественная.

— Люди мы… — постепенно затихал Павлюченков, так ни разу и не улыбнувшись.

Если структура поведения Дубровиной мне была более или менее ясна, я наблюдал эту структуру в течение дня на трех уровнях: внешне-ритуальном («Дорогая Раиса Яковлевна…»), поверхностно-внутреннем («Вы абстрактный гуманист») и глубинно-внутреннем («Я могу умереть»), то остальные хорошо, действительно по-человечески улыбавшиеся люди оставили в душе неразрешимость загадки.

Мы, весело и непринужденно беседуя, вышли на улицу, падал милый, легкий, с вечерним солнцем, осенний дождь. Раиса Яковлевна окунула лицо в мокрые розы и подняла его, помолодев лет на двадцать; она пошла красиво, юно к себе в дальний подъезд; она шла по узкой асфальтовой дорожке, повторявшей легкую вогнутость дома, похожего на гигантский радиотелескоп, который вот-вот поднимет зеркало к небу в поисках межпланетных контактов, чтобы понять иные миры и, может быть, и самому научить их чему-то.

«Дар страданий…»

P.S. Строки, набранные курсивом, — цитаты из дневников и писем А. И. Герцена.

P.P.S. А странная въедливая нота вибрирует по-прежнему, но уже не раздражает так остро — стала обыденной, как и остальные шумы, рожденные «акустической загадкой» дома.

P.P.P.S. Если в числе моих читателей найдутся люди, которые усмотрят соль очерка в том, что товарищеские суды не нужны, или углядят в нем тенденцию «столкнуть» товарищеские суды с народными, то они бесконечно заблуждаются. Я написал не ради этого. И написал не для того, чтобы поучать и обличать. У Герцена же, кажется, есть мысль о том, что публицист не обязан быть доктором, но непременно должен быть болью. Вот и мне хотелось стать на время болью Шеляткина. А что касается советов, то лучше опять обратиться к А. И. Герцену:

«Тебя может исцелить только твоя совесть».

1977 г.

Игры на дорогах, или Сентиментальное путешествие в современном дилижансе

Сентиментальные путешествия, которые были некогда весьма популярны и как форма неторопливо-чувствительного общения с миром, и как печально-иронический жанр литературного повествования, постепенно вышли из моды с появлением железных дорог и пароходов. Это огорчало не только консервативно настроенных литераторов, но даже и Х.-К. Андерсена, который, как известно, относился к чудесам науки и техники по-детски восторженно и пылко; он иногда пересаживался из поезда, восхищавшего его тем, что летит на «крыльях пара», в старый добрый дилижанс, чтобы опять увидеть мир в замедленном ритме — очарованно и сентиментально.

Сегодняшний аналог дилижанса — трамвай. И за это я лично трамваи люблю; в них — нечто устойчиво-старомодное, уцелевшее чудом в вихре новшеств и перемен, и если хотите — что-то уютное, особенно в тихие послеобеденные или поздние вечерние часы, когда город отдыхает или отходит ко сну. Но чтобы получить удовольствие от поездки в дилижансе, нужно, помимо затишья, все более редкостного в жизни сегодняшнего города, и особое состояние души, чем-то напоминающее, возможно, состояние душ старых добрых «сентиментальных путешественников», — нужно не торопиться и с обостренно любовным интересом созерцать жизнь.

Именно это состояние души и было у меня в первый день отпуска: все важное, неотложное уже выполнено, получена путевка и куплен железнодорожный билет, чтобы завтра ехать в санаторий. И я, наслаждаясь тем, что меня никто и ничто сегодня не ждет и не нужно с замирающим сердцем обращать лицо к циферблату часов, сел в полупустой трамвай.

(Я пишу сейчас нарочито замедленно, в стиле старинных «сентиментальных путешествий», но через три трамвайные остановки обстоятельства заставят меня резко изменить ритм.)