Четвертый разворот

Выходить из боя Журавлев не собирался. И не немецкие зенитки заставили его пересечь линию фронта. За то недолгое время, которое протекло в бою с Грюбелем, капитан Журавлев сумел раскрыть слабые и сильные его стороны. Грюбель, конечно, не трус, но и не так храбр, как ему самому, наверное, кажется. Он беспредельно нагл, и наглость свою принимает за бесстрашие. Кроме того, он настолько самоуверен, что даже пренебрегает осторожностью, лезет напролом, ему наплевать на самые простые законы боя. И в этом его слабость. На этой слабости капитан Журавлев должен сыграть. Сейчас главное — окончательно усыпить бдительность Грюбеля. Дать ему понять, что он, Журавлев, не верит в свои силы, боится Грюбеля и мечтает только о том, как бы поскорее выйти из боя. А потом…

«Буду бить по мотору, — подумал Журавлев. — Буду бить прицельно, так, чтобы этот тип остался живым…»

Вот для этого капитан и пересек линию фронта. Он постарается срубить машину Грюбеля над своей территорией. Лишь бы тот остался живым…

Грюбель прицелился, нажал на гашетку, на «чайка» в это время сделала такой глубокий вираж, будто она действительно была птицей, совсем невесомой и поразительно верткой. Еще вираж, еще… Казалось, «чайка» вращается вокруг своей оси, а «мессер» свечой взвился вверх, перевернулся через крыло и в третий раз ринулся на нее.

Журавлев ждал.

Лицо его от напряжения слегка побледнело, из-под шлема выползли струйки пота. Он, конечно, понимал: сейчас каждая, даже самая незначительная, его ошибка может стать последней ошибкой в его жизни. Не думал об этом, но сознание того, что опасность слишком велика, заставляло его быть до предела собранным и внимательным. Он как бы сконцентрировал всю свою волю в одном нервном центре, который стал в эту минуту и сердцем его, и мозгом, и инстинктом. И в этом нервном центре сейчас сосредоточилось единственное желание капитана: во что бы то ни стало сбить Грюбеля…

Журавлев ждал.

«Мессер» пикировал почти отвесно, и косые струи трассы все ближе подходили к хвосту «чайки». Теперь Грюбель, видно, рассчитывал на то, что «саблезубый тигр» снова положит машину в вираж, и ему, Грюбелю, останется только чуть-чуть подвернуть вправо-влево, и все будет кончено.

Может быть, все действительно было бы кончено, если бы Журавлев снова начал делать вираж. Но он был убежден, что немец ждет от него именно этой фигуры. И вместо виража пошел на петлю, потом свалил «чайку» в штопор и вдруг, совсем неожиданно для Грюбеля вырвав ее из стремительного падения, направил в лоб «мессера»…

Грюбель растерялся. Не таран ли? Грюбель растерялся лишь на мгновение, но за это мгновение Журавлев успел нажать на гашетку, послать в мотор «мессера» короткую точную очередь и отвернуть свою машину вправо. Какое-то время «мессер» еще продолжал лететь по прямой, а потом задымил и пошел на снижение.

Он снижался медленно, переваливаясь с крыла на крыло, то опуская нос книзу и набирая скорость, то вновь задирая его, и тогда казалось, что он вот-вот свалится в штопор.

А потом неуклюже развернулся и потянул к линии фронта. Черный дым, вырывающийся из-под капота вместе с языками пламени, стлался изгибающейся полосой.

Не спуская глаз с Грюбеля, Журавлев крикнул:

— Маркин!

В последний раз капитан видел Маркина в тот момент, когда Грюбель после свечи шел в пике. Маркин с виража бил по ведомому Грюбеля, стараясь зайти ему в хвост. Зашел, нет?

— Маркин! — снова крикнул Журавлев.

Целая минута молчания. Минута, равная черт знает чему. Может быть, смерти…

И вдруг в ушах зазвенело:

— Он уйдет, командир! Я добью его.

— Не надо, — совсем спокойно сказал Журавлев. — Все в порядке… Где твой фриц?

— Ушел. Ушел, сволочь. И барона своего бросил, лишь бы драпануть…

«Мессер» задымил еще сильнее. Пламя от мотора полезло к кабине.

— Ну, барон! — сказал Журавлев. — Давай, болван, иначе взорвешься.

Будто услышав слова капитана, Грюбель вывалился из кабины и рванул кольцо парашюта.

— Пошли домой, Маркин, — сказал Журавлев. — О бароне побеспокоятся другие…

За окном уже стояла ночь. А мне совсем не хотелось спать, и когда Сергей, подбросив в камин поленья, стал собираться, я спросила:

— Где он сейчас?

— Летает. Уже совсем седой, а с неба не уходит. Дали ему вот такую, как у нас с вами, коробку, на ней он и утюжит воздух. Как-то я сказал ему: «Будь я таким асом, как ты, — черта с два сел бы после истребителя на телегу. Или реактивный, или — конец. На земле тоже можно жить». А он ответил: «Полетай с мое, тогда запоешь другую песню. Ты еще не знаешь, как держит небо…»

Не знаю, как это можно объяснить, но после всего, что я узнала о капитане Журавлеве, я и на Сергея стала смотреть по-иному. Теперь он уже не казался мне мальчишкой, над которым можно добродушно подтрунивать. «В нем что-то есть от его отца, — думала я. — Так же, как в Алеше есть что-то от Клима Луганова. И дело, конечно, не во внешнем сходстве. Их отцы передали им нечто более важное, чем простое внешнее сходство. Когда потребуется, и Алеша, и Сергей, и тысячи таких, как они, повторят все, через что прошли их отцы…»