Четвертый Рим

— Знаешь что, — озабочено сказал Никодим, — мне надо на несколько минут исчезнуть, а тебе лучше вернуться в триклиний. Как я понимаю, завтра Москву объявят на чрезвычайном положении, а в такие моменты лучше быть на виду, чтобы не давать повода для ненужных подозрений. Притворись пьяным и возвращайся, а я через несколько минут тебя прикрою, когда вернусь.

Луций, отсутствие которого осталось незамеченным, вернулся обратно в триклиний. Больших усилий стоило ему вновь растянуться на ложе, а на еду он вообще смотреть не мог. Однако и уйти, как он понимал, без прикрытия Никодима, было опасно, поскольку события явно уплотнялись.

Луций закрыл глаза и вновь увидел колонну танков, идущих по набережной Невы.

«Господи, какой прекрасный город был. Сытый, довольный, гуманный. Город богатых людей, потому что единственный нищий, встреченный им в Санкт-Петербурге, был так безнадежно пьян, что и милостыню просить не мог своим неподвижным языком, а только показывал пальцем на кружку». Он вспомнил залитые огнями безмятежные площади, свой номер в «Англетере» и почему-то бар, набитый продуктами, веселый дом богемы, где каждого встречали радушием и вкусной едой.

Теперь все это гибло под катками национализма, вернее, тех людей, которые на волне «всемирного хамства» завоевывали власть.

«Все повторяется», — горько подумал Луций. Он вспомнил уроки Пузанского, который рассказывал о том, как сто лет назад уголовники уже брали власть, убивая прекрасную страну во имя будущего рая на земле.

В это время Хион, вытянувшись во весь свой рост, сошел с возвышения и заключил в объятия очень толстую белокурую женщину с красивым обрюзгшим лицом и жирными руками, сплошь увешенными браслетами. Рядом с ней стояла миниатюрная черноволосая девушка с сеткой из червонного золота на волосах и золотой ладанкой на шее.

— Вот, — представил их публике хозяин, — это мои дочь и жена, Виктория и Фортуната. Обычно они не ходят на пиры, но сегодня необыкновенный день, о котором многие из вас уже слышали. А для тех, кто еще не знаком с последними известиями, сейчас выступит наш дорогой гость — очень известный писатель Виктор Топоров. Давай, Витюша, не тушуйся.

Тотчас на возвышение, освобожденное Хионом, вбежал маленький седой мужчина с сияющим лицом, в котором Луций признал старого знакомого из Петербурга.

— Господа! — закричал он звонким, ликующим голосом. — Русский народ победил. Вся жидо-масонская зараза из Петербурга выжжена. Теперь очередь за Москвой! Чтобы не быть голословным, я сейчас прикажу вывести к вам пленников. Вместе с председателем мы решили исключительно из гуманности дать им возможность с оружием в руках защитить свою жизнь. Гладиаторские бои, которые мы перед вами проведем, будут отличаться одной особенностью: тот, кто выживет, будет освобожден от всякого судебного преследования.

Оркестр грянул марш, зрители захлопали и засвистели, тотчас десятки служек заполнили середину триклиния, вынося стол с остатками блюд на нем. В центре триклиния они расположили круглый красно-черный ковер, вокруг него выстроилась охрана с копьями наперевес. Охранники образовали длинный узкий коридор от самых дверей, по которому одетые в черную униформу гвардейцы Топорова провели десяток людей с завязанными назад руками.

Люди эти, подгоняемые копьями легионеров, сгрудились в середине ковра. Тотчас вышел один из гвардейцев и стал резать им веревки на руках. По одному он отводил пленных за край ковра, а глашатай зычным голосом объявлял:

— Первый заместитель префекта… генеральный директор акционерного общества… главный редактор демократической газеты…

Особое оживление вызвало в зале появление среди пленных сына регента и рядом с ним диктора Петербургского телевидения — очень красивой юной женщины в домашнем халате, одетом, как показалось Луцию, на голое тело. Как только последнему пленному были развязаны руки, тотчас ковер взяла в кольцо усиленная охрана, так, чтобы они ни в коем случае не смогли добраться до пирующих.

Топоров хлопнул в ладоши, и один из его телохранителей вышел на середину ковра. Не глядя, протянул он руку в сторону, и тотчас в ней появился бронзовый меч с коротким широким лезвием. Навстречу ему стража вытолкнула невысокого пожилого мужчину в генеральском мундире, штанах с лампасами и точно с таким же мечом. Высокий и длиннорукий охранник не торопился нападать. С усмешкой он смотрел, как дрожит опущенный острием к земле меч в неумелых руках генерала. Затем генерал выпрямился, подобрал живот и с ругательством бросился на противника. Тот с пренебрежительной усмешкой сделал шаг в сторону и, когда его противник проскочил мимо, резко взмахнул рукой. Меч распорол надвое мундир и брюки, так что генерал под гомерический хохот присутствующих остался в одном исподнем. Вне себя он отшвырнул меч в сторону и попытался натянуть брюки, однако они остались у него в руках. Охранник глядел на генерала с тем же брезгливым выражением, которое возникает у человека, поставленного перед необходимостью прихлопнуть слишком назойливую муху так, чтобы не испачкать мебель.